«Ещё Пушкин говорил, что поэзия должна быть немного глуповатой. Но, конечно, искренней…»
«Как много девушек хороших,
Как много ласковых имён!
Но лишь одно из них тревожит,
Унося покой и сон,
Когда влюблен.
Любовь нечаянно нагрянет,
Когда её совсем не ждешь,
И каждый вечер сразу станет
Удивительно хорош,
И ты поёшь:
– Сердце, тебе не хочется покоя!
Сердце, как хорошо на свете жить!
Сердце, как хорошо, что ты такое!
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить!»
(Василий Лебедев-Кумач, «Как много девушек хороших»)
Был такой анекдот: стоит молодой поэт возле загородной дачи-дворца лауреата Сталинской премии Василия Лебедева-Кумача, читает надпись над входом: «Нам песня строить и жить помогает!». Чешет в затылке, вздыхает, и говорит: «А где нам взять ТАКУЮ песню?».
В 2023 году, 5 августа, исполняется 125 лет со дня рождения российского поэта-песенника Василия Ивановича Лебедева-Кумача.
Последние несколько десятков лет «круглые» даты автора таких знаменитых песен, как «Марш весёлых ребят», «Весёлый ветер», «Песня о Родине», «Если завтра война», «Закаляйся!», «Священная война», «Песенка о капитане» и многих других, отмечались, как правило, не шибко «всенародно». А появлявшиеся «к дате» публикации, сводились, как правило, к бесконечной дискуссии «был ли Лебедев-Кумач законченным плагиатором или являлся талантливым “самородком”?»; «являлся ли Лебедев-Кумач беспринципным приспособленцем и “придворным шутом” или был он искренним поэтом, отдавшим всего себя служению новому народу великой страны?».
Сторонников и первой и второй версии более чем достаточно. У сторон имеются и веские аргументы в защиту своей правоты.
Нам не хотелось бы присоединяться к чьей-либо стороне. Нам известно и об Александре Адольфовиче Боде (Александре Генрихе де Боде), учителе словесности из волжского городка Рыбинск. Сочинившего, как считается, во время Первой мировой текст песни «Священная война», ставшую в годы Великой Отечественной войны неофициальным гимном советских людей. И о том, что в Российском государственном архиве литературы и искусства хранится черновик этой песни, написанный рукой В. И. Лебедева-Кумача, с его многочисленными правками, отражающими последовательную работу над созданием текста.
И об истории шлягера «У самовара», написанного полячкой Фанни Гордон (Квятковской), но пущенной в народ хитрым одесситом Леонидом Утесовым под авторством В. Лебедева-Кумача.
«У самовара я и моя Маша,
А на дворе совсем уже темно.
Как в самоваре, так кипит страсть наша.
Смеётся месяц весело в окно…»
И о нелюбви к В. Лебедеву-Кумачу другого лауреата Сталинской премии, всесильного секретаря, а затем и председателя правления Союза писателей СССР Александра Александровича Фадеева. Юрий Олеша, сломленный существовавшей советской писательской системой, но остававшийся кумиром, коротающим дни за стаканом крепкого в ресторане Дома писателей, в книге мемуаров «Книга прощания» (вышедшей через много лет после смерти автора «Зависти», и, разумеется, без ведома автора, на основе его дневников и рабочих записей, составитель Виолетта Гудкова, издательство «Вагриус», 1999), вспоминает: «Позавчера в Клубе писателей Фадеев разгромил Лебедева-Кумача. Сенсационное настроение в зале. Фадеев приводил строчки, говорящие о плагиате… В публике крики: позор!..»
Но уж отвлечёмся и на А. Фадеева. Он, и не только он, многих клеймил с высокой трибуны, и крики «Позор! Позор!» звучали в зале заседания Союза писателей в те годы очень часто. Чаще, чем нужно было…
Владимир Фёдорович Тендряков в рассказе «Охота» приводит слова некоего товарища А. Фадеева, Юлия Марковича Искина: «Александр Александрович – честнейший человек, трагическая личность. Он – жертва, никак не преступник. Боже упаси вас думать о нём плохо!». Рассказ ведётся от первого лица. И В. Тендряков пишет: «Наверное, так оно и есть. Не осмелюсь спорить. Не думаю плохо».
И ещё:
«Сам я Фадеева видел только со стороны.
О нём до сих пор ходят изустные легенды. Одна упрямо повторяется чаще других – легенда о том, как Александр Фадеев разом победил своих литературных врагов.
Называют при этом Авербаха...
Позднее Твардовский в беседе с Хрущевым скажет свою знаменитую фразу: “В Союзе писателей есть птицы поющие и есть птицы клюющие”. Авербах, похоже, ничего не спел, что запомнилось бы по сей день, исклевал же, как говорят, многих. Он и Фадеев не выносили друг друга, не здоровались при встречах. И это знали все.
Горький в очередной раз давал обед. Присутствовал Сталин с “верными Соратниками”. Собрался весь цвет нашей литературы – лучшие из певчих, виднейшие из литературных стервятников.
После соответствующих возлияний, в минуту, когда отмякают сердца, кто-то, едва ли не сам радушный хозяин Алексей Максимович, прочувствованно изрек: “Как плохо, что среди братьев писателей существуют свары и склоки, как хорошо, если бы их не было”. Этот проникновенный призыв к миру был почтён всеми минутой сочувственного молчания, скорбные взгляды устремились в сторону Авербаха и Фадеева. Неожиданно поднялся Сталин – с бокалом в руке или без оного, – подозвал к себе обоих.
– Нэ ха-ра-шо, – сказал он отечески. – Оч-чэнь нэ харашо. Плахой мир лучше доброй ссоры. Пратяните руки, памиритесь! Прашу!
Просил сам Сталин, не шуточка.
И Фадеев, доброжелательный, открытый, отнюдь не злопамятный, шагнул к Авербаху, протянул руку. Авербах с минуту глядел исподлобья, потом медленно убрал руки за спину. Рука Фадеева висела в воздухе, а за широким застольем обмирали гости – великий вождь и учитель попадал в неловкое положение вместе с Фадеевым.
Но Сталин не был бы Сталиным, если б вовремя не предал того, кто потерпел поражение. Он сощурил желтые глаза:
– То-варищ Фадэев! У вас сав-всэм нэт характера. Вы безвольный чела-вэк, то-варищ Фадэев. У Авэрбаха есть характэр. Он можэт пастаять за сэбя, вы – нэт!
И, наверное, был восторженно умиленный гул голосов, и можно представить, как пылали большие уши Фадеева, и, наверное, Авербах спесиво надувался сознанием своего превосходства.
Будто бы именно с того случая Фадеев стал круто подыматься над остальными писателями, его недоброжелатели сразу стушевались.
У Фадеева не было характера, у Авербаха он был... Авербаха вскоре арестовали, он бесследно исчез.
Это легенда. Правда? Вымысел? В какой мере?.. Я не знаю. Слышал её не единожды из разных уст.
Когда у него началось несогласие с самим собой, в какое время? А оно было, непосильное несогласие, от него одна водка уже не помогала, к ней нужны были ещё и приятели. И вовсе не обязательно застольные приятели должны петь величальную: мол, велик, неповторим, верим в тебя, верит народ!..
Нужен был общий язык, взаимное понимание и... взаимное восхищение. А это можно найти даже с теми, кто способен произносить всего лишь одну фразу в двух вариантах: “Ты меня уважаешь? Я тебя уважаю!”
Фадеев кидался в запои, пил с собратьями по перу, с высокопоставленными служащими, с истопниками, дворниками, случайными прохожими: “Ты меня любишь?! Ты меня уважаешь?!”».
Мы отняли время читателей этой пространной цитатой из «Охоты» с единственной целью: показать атмосферу «литературных кулуаров» той эпохи, кумиром которой стал В. Лебедев-Кумач.
Возможно, у А. Фадеева, тяжело переживающему собственную раздвоенность, были причины не симпатизировать В. Лебедеву-Кумачу. Возможно, выходец из семьи бедного сапожника Василий Лебедев и грешил «заимствованиями», и, дорвавшись до славы и материального благополучия, уже не мог отказаться от них, расплачиваясь не только революционной приставкой-кличкой-псевдонимом к своей фамилии, но и более существенной «несвободой» мышления и публичного поведения: «Горжусь быть бардом сталинской эпохи». И факт, что такой он был далеко не один.
В книге публициста, писателя, культуролога и журналиста Юрия Николаевича Безелянского «Опасная профессия: писатель» соответствующая глава так и называется – «Мажорный и трагический Кумач».
«Лебедеву-Кумачу довелось жить в труднейшее время, когда, как написала Надежда Мандельштам, “эпоха жаждала точного распределения мест: кому первое, кому последнее – кто кого переплюнет. Государство использовало старинную систему местничества и стало само назначать на первые места. Вот тогда-то Лебедев-Кумач, человек, говорят, скромнейший, был назначен первым поэтом”», – пишет Б. Безелянский. – «А он не хотел быть первым, но назначали, и пришлось ему исправно исполнять эту роль первача, хотя порой и мучился в душе. А родился Василий Лебедев (Кумач – это уже приставка в советское время) 27 июля (8 августа) 1898 года в Москве, в семье сапожника-кустаря. Был весьма способным мальчиком, и учительница начального городского училища выхлопотала ему стипендию для поступления в гимназию. Стипендию учредил русский историк и меценат Виноградов, живший в Англии. Однажды он приехал в Москву и устроил экзамен своему стипендиату и был потрясён, как Вася Лебедев читал своего любимого Горация на латыни – выразительно и ярко. Виноградов сказал: “Закончишь гимназию – возьму тебя в Оксфорд”. В 1917 году Лебедев закончил гимназию, но было уже не до Оксфорда – грянула революция в России, которая повернула судьбу юноши совсем в другую сторону: от Горация и Катулла к революционным агиткам. И Лебедев стал Кумачом.
Впечатление детства, юности необычайно ярки и оставляют следы на всю жизнь. Книги, зрелища (“Санин” Арцыбашева, первый фокстрот на сцене – “Трутовская и Клейн”), – так записывал впоследствии Лебедев-Кумач. Он не вёл дневников, но всегда что-то записывал для памяти. Книги он любил страстно. В юности увлекался переплётным делом. Прекрасно разбирался в шрифтах, художественном оформлении… На письменном столе у него лежали то малого формата 9-томный академический Пушкин, то “Пословицы русского народа” Владимира Даля, то афанасьевские сказки, то сборники стихов Беранже или Бёрнса, то стихи Некрасова, Курочкина и многие другие им любимые книги. Сам он признавал, что при работе над песней испытывал влияние Некрасова (гражданственность) и Беранже (сатира). Многие песенки Беранже Лебедев-Кумач любил напевать. Ещё он любил Эдмона Ростана (“Ах, какой отважный герой Сирано де Бержерак!”) Из русской поэзии – Гумилев, Ахматова, Пастернак… То есть вкус рафинированный. Настоящий русский интеллигент. И – “С нами Сталин родной, и железной рукой/ Нас к победе ведёт Ворошилов!”».
Непостижимо! А что непостижимо? Эпоха выбрала других героев, и приходилось воспевать именно их. А потом, – извините, конечно, – кушать надо! Верность режиму – это верный кусок хлеба, – и не надо возмущаться этим обстоятельством. Не отсюда ли «растут ноги» «Гимна партии большевиков»: «Партия Ленина,/ Партия Сталина, – / Мудрая партия большевиков!».
Слава пришла к В. Лебедеву-Кумачу вместе с выходом на экраны фильмов Григория Александрова, которые стали классикой советского кино. До того поэт – а стихи его начали появляться в печати, когда Василию едва исполнилось восемнадцать, – работал в журналах «Беднота», «Лапоть» и стоял у истоков знаменитого «Крокодила».
В 1930-е же годы он стал депутатом Верховного Совета РСФСР. Рифмованные его речи звучат едва ли не на каждой сессии Верховного Совета – по этому поводу вернувшийся из первых своих лагерей поэт Ярослав Васильевич Смеляков, громко сказал в зале: «Надоела мне моча Лебедева-Кумача».
…В 1941 году рядовой Я. Смеляков воевал рядовым на Северном и Карельском фронтах, попал в окружение, находился в финском плену до 1944 года, а в 1945 году опять был репрессирован – и не в последний раз…
Недлинная жизнь В. Лебедева-Кумача, – он скончался в 50-летнем возрасте, – уже после его смерти обросла противоречивыми мифами.
Одни, например, рассказывают, как трусливый Кумач, эвакуируясь из военной Москвы, привёз на перрон два грузовика барахла и, всех расталкивая, требовал места в эшелоне. Другие вспоминают, как на перроне В. Лебедев-Кумач срывал с груди полученные ранее ордена (в 1940 году, например, ему вручили орден Красной Звезды – «за образцовое выполнение приказов командования в борьбе с белофиннами») и кричал, обращаясь к портрету И. Сталина: «Что же ты, сволочь усатая, Москву сдаёшь?!», и, рыдая, просил дать ему оружие и отправить на фронт.
Факт того времени: от нервного расстройства Василия Ивановича действительно лечили в психиатрической лечебнице НКВД в Казани. Потом отпустили обратно в Москву. На фронт он попал только в 1943 году – служил В. Лебедев-Кумач, капитан первого ранга, в ВМФ политработником, был сотрудником газеты «Красный флот».
После Великой Победы, вождь-победитель ещё пуще принялся закручивать гайки в стране. В. Лебедев-Кумач, оставаясь кумиром советских людей, распевающих его песни, оставаясь богатым и окружённым почётом функционером и живым классиком одновременно, быстро погружался в хандру и тоску. Личная жизнь трещала по швам, а, главное, Василий Лебедев-Кумач то ли начал «прозревать», то ли его, давно уже «прозревшего», покинули силы притворяться. Любят цитировать запись из его записной книжки: «Болею от бездарности, от серости жизни своей. Перестал видеть главную задачу – всё мелко, всё потускнело. Ну, ещё 12 костюмов, три автомобиля, 10 сервизов. И глупо, и пошло, и недостойно, и не интересно». То был 1946 год.
Дальше – больница, репутация «сумасшедшего», то есть, «медленно сходящего с ума», одиночество на даче в то время, когда жена проживала в его же московской квартире с вернувшимся из лагерей первым мужем…
В марте 1948 года Василий Иванович готовился к очередному выступлению на сессии Верховного Совета РСФСР, готовил конспект речи, но на сессию не попал из-за болезни и снова оказался в больнице.
«…Как первый цвет, как вешний снег,
Прошла весна моя…
Вот этот лысый человек –
Ужели это я?
Ужели я мальчишка тот,
Что был кудряв и рыж
И голубиный хоровод
Гонял с соседних крыш?..», – написал он в больничных стенах.
В январе 1949 года он пошёл было на поправку, а 20 февраля 1949 года Василия Ивановича Лебедева-Кумача не стало.
«В. И. Лебедев-Кумач внёс в сокровищницу русской советской поэзии простые по форме и глубокие по содержанию произведения, ставшие неотъемлемой частью нашей социалистической культуры», – написала «Правда» в некрологе.
Не простившие поэту его «придворной роли», его славословия в адрес сильных мира сего, его пафоса, его роли «учителя» и «наставника» для советских детей и молодёжи, его бесконечных литавр, уже тогда, как говорится, пренебрегли известным изречением древнегреческого политика и поэта Хилона из Спарты: «О мёртвых либо хорошо, либо ничего». Не потому, что были невежественны, напротив, может потому, что знали, как целиком звучит эта фраза древнего грека: «О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды».
Недоброжелатели «бухтели» и «накаляли страсти» – а люди пели и продолжают петь:
«Капитан, капитан, улыбнитесь,
Ведь улыбка – это флаг корабля.
Капитан, капитан, подтянитесь,
Только смелым покоряются моря!..»
Уже в конце XX века, когда стало хорошим тоном клеймить «ненавистный совок», по В. Лебедеву-Камачу то и дело «проходились» из «тяжелой артиллерии» – мол, что с него, плагиатора и лизоблюда, вообще можно было ожидать?
А люди пели и продолжают петь:
«– Сердце, тебе не хочется покоя!
Сердце, как хорошо на свете жить!
Сердце, как хорошо, что ты такое!
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить!»
…Леонид Утёсов пел песню «Лимончики» с таким припевом:
«Ой, лимончики, вы мои лимончики,
Вы растете на моём балкончике!
Ой, лимончики, вы мои лимончики,
Вы растете на моём балкончике!».
Леонид Утёсов пел, а подпевала дружно вся страна.
Ещё одна цитата, напоследок – из книги Юрия Безелянского: «Вы скажете: глуповато, мелко. Но ещё Пушкин говорил, что поэзия должна быть немного глуповатой. Но, конечно, искренней. Литавры и пафос – это Лебедев-Кумач. Но и “лимончики” тоже...».
При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького
