«Будущее — в мозгах, настоящим оно становится в мускулах»

«Глеб поднял руку, требуя внимания. Даша зазвонила колокольчиком.

— Так вот, товарищи! Перехожу к делу. Начну с самого важного — с топлива. Топлива нет ни у завода, ни у рабочих. Для завода горючее мы достанем через госаппарат. А для города? Для рабочих? Для детей — для детских учреждений? Нам нечего надеяться на дровяную повинность: дров нам мужик не повезет. Будем сами выходить из положения. Только мы разрешим этот вопрос. Надо соорудить новый бремсберг на перевал. Что это значит? Это значит, что мы пускаем первый дизель, пускаем динамо, освещаем жилища рабочих… По нарядам мы имеем запасы нефти и бензина. Бремсберг — это наш первый удар. Через совпроф организуем воскресники. Для технического руководства мобилизуем инженеров. Пускай ваши козы и поросята гуляют, пока суд да дело. А потом… а потом через год мы уже будем хохотать над собою, ребята…

Рабочие дружно зашлепали в ладоши.

Савчук пробирался вперед и, тяжело дыша, ударил кулаком по столу.

— Требую сейчас же пускать бондарню…

Даша встала и строго осадила его:

— Товарищ Савчук, не буянить! Скоро ты, наконец, научишься владеть собой?

— Я требую… Тут зажигальщики и свинопасы…

— Товарищ Савчук, в последний раз…

— Глеб, товарищ, дай доброго туза своей жинке… она же не моя… А вы, черти… козьи пастухи!.. Променяли души на зажигалки. Вот тут Глеб подчеркнул насчет инженеров… Какой же тебе друг инженер Клейст, который тебя предал на смерть?

— Правильно! Спец… Крысой зашился в норе… Бродит украдкой, как вор… Чего смотрит Чека?..

…Инженер Клейст. Этот человек держал в руках жизнь Глеба и бросил ее палачам. Инженер Клейст… Разве жизнь Глеба не стоит жизни инженера Клейста?

Лошак молча поднял руку.

— Товарищу Лошаку — слово.

Все повернули головы к горбатому слесарю.

— Как говорится, товарищи: ставь человека на постав, как дело на попа. Инженер Клейст — не шанс, а мокрица — не наковальня. Так хочу высказать. Пущай Клейст припаял Чумалова в лоск. Ну, а какой рукой коснулся он Даши? Ведь кто ее, Дашу, изволок из смерти?.. Он, Клейст… Подумать надо. А насчет бремсберга… предложение Чумалова одобряю… Только я к тому, как бы нам зря дров не нарубить…

Даша забеспокоилась и перебила Лошака:

— Товарищ Лошак, обо мне прений нет. Ты держи разговор по докладу… При чем тут я и Клейст? Дело идет о бремсберге и топливе…

И блеснула зубами.

— Сам же говоришь, что надо дело ставить на попа.

Лошак макнул рукой и сел на место.

Опять — Даша… Опять какая-то тайна, которая тревожит душу…

Глеб думал и боролся с собою.

— Товарищи, дайте мне самому посчитаться с инженером с глазу на глаз. А сейчас оставим этот вопрос… Мы уклонились от дела…

Прения пошли быстро и гладко вплоть до резолюции. Решили: немедленно начать постройку бремсберга на перевал и с завтрашнего дня идти по цехам — убирать мусор, производить мелкий ремонт, привести все в порядок.

Даша поднесла бумажку к глазам и потом оглядела рабочих.

— Товарищи, отнесемся к вопросу строго, внимательно. Нам необходимо командировать членов ячейки на работы в деревню.

Эти слова были встречены тугим молчанием. Все как будто были оглушены. Потом запыхтели и озлобленно закричали одновременно:

— Это — убой, а не командировка… Мы не скоты — и не пойдём на бойню…

— Что это такое? Под шумок хотите нас бандитам на мясо?..

— Товарищи, вы же — коммунисты, а не шкурники! Я — женщина, а говорю вам: никогда, ни на час, не дрожала за свою судьбу. Это вам хорошо известно.

— Ну, и поезжай сама, ежели охота…

Глеб вышел из-за стола на середину комнаты и оглядел всех молча, с угрозой в глазах. Потом сказал угрюмо и небрежно:

— Выделяйте меня, товарищи коммунисты, командируйте и меня и мою жену. Она бросила вам слово — шкурники… Я тоже говорю вам: вы шкурники, а не пролетарии… Я ходил не в такие мышиные гнезда. Как вам известно, я три года был в боях.

— Был в боях, а не убитый. Таких было много, в боях. Кто не видал крови за эти годы?

— Так. Почему не убит? Потому, что я со смертью братался, как равный. А если вы видали кровь, так вы должны здорово знать, какие зубы у смерти. Эти зубы — похлеще дробилки. Могу показать… я — не из стыдливых…

Он сорвал с себя гимнастерку и нижнюю рубаху и бросил на пол. Тело его от шеи до штанов шершавилось гусиной кожей. На груди золотилась густая шерсть. И оттого, что голое тело вздрагивало, а под кожей шевелились мускулы, он стал вдруг теплым и близким.

— Кому угодно, могут подойти и пощупать… На груди, на левой руке, ниже плеча, на боку багровыми и бледными узлами рубцевались шрамы.

— Вам нужно, чтоб я спустил и штаны? Пожалуйста. Ах, не надо? Там тоже есть такие ордена. Вы хотите, чтоб за вас шли на работу другие, а вы будете спать в козьих норах?.. Хорошо! Я иду!

Никто не подошел к Глебу. Он видел влагой налитые глаза, видел как люди сразу отсырели и замолкли. Они смотрели на его голое тело и сейчас же растерянно отводили глаза в сторону.

— Товарищи!.. Это же стыд и позор!.. До каких же разов, товарищи, эта наша разруха души?.. Товарищи!..

Громада метался за столом и бури своей не мог выразить словами.

Один из бородатых рабочих встал со скамьи и с размаху ударил себя в грудь. У него тряслась голова.

— Записывай!.. Я иду!.. Я не какая-нибудь сволочь поганая… Ну, три козы там, свинья с поросятами… тер плечи мешками… Что говорить: зарезались мы, ребята…

За ним потянулось еще несколько тяжелых рук. А Даша (она смотрела на Глеба растроганными глазами) взмахнула рукою:

— Товарищи, разве наша ячейка хуже других? Нет, товарищи!.. У нас рабочие хорошие…   и коммунисты хорошие…

И первая захлопала в ладоши».

(Фёдор Гладков, «Цемент»)

 В ностальгическом фильме Карена Шахназарова «Исчезнувшая империя» (другая версия ленты носит название «Любовь в СССР») есть сцена, где главные герои, двое первокурсников-товарищей приходят в букинистический магазин, чтобы разжиться деньгами за счет утащенных с книжных полок родительских квартир книг. Многоопытная оценщица, забраковав несколько принесенных одним из парней книг, отложила парочку и назвала цену:

- 4.20 в продажу за эти две - Гладкова «Цемент» и «Гидроцентраль» Шагинян.

На дворе стояла осень 1973 года.

То есть: несмотря на огромные тиражи наиболее известных произведений «флагманов соцреализма», эти книги оставались дефицитными, поскольку в Советском Союзе считалось хорошим тоном иметь «классику» в личном пользовании – такие издания красовались в книжных шкафах и у семей, в принципе не расположенных особо к чтению. Но книжка «Цемент», как и, например, хрустальная «ладья»-конфетница, являлись «знаковым» предметом интерьера, свидетельствующим о том, что в этом доме «все как у людей».

В 2023 году, 21 июня, исполняется 140 лет со дня рождения Фёдора Васильевича Гладкова - классика социалистического реализма, лауреата двух Сталинских премий, по мнению многих исследователей, родоначальника «производственного романа».

К слову, критики, изучавшие произведения наиболее заметных советских писателей, разрабатывавших производственную тематику, как бы обозначили «трех китов», поддерживавших столь величественную сферу. Помимо гладковского «Цемента» и «Гидроцентрали» (к слову, в 2023 году у Мариэтты Сергеевы Шагинян также юбилейная дата – 2 апреля исполнилось 135 лет со дня рождения писательницы), критики называют «Соть» Леонида Леонова. При этом споры и литературных достоинствах «программных» романов не прекращаются – единого мнения на счет «кто выше» из трех названных мэтров нет. Разумеется, так или иначе называемые исследователями «признаки» производственной литературы без труда можно обнаружить у десятков крупных советских писателей – от было самого издаваемого но  и расстрелянного в числе первых жертв террора Бориса Пильняка и фантаста Александра Беляева до Владимира Дудинцева и Даниила Гранина.

Впрочем, сегодня наш юбиляр именно Фёдор Гладков, а его «Цемент» (1925) и «Энергия» (1933. Существенные изменения в произведения он вносил в 1939 и 1947 годах) - хрестоматийные «производственные» произведения. Хотя, если кто не в курсе, две свои Сталинские премии писатель получил не за эти книги, а за «Повесть о детстве» (1949) и «Вольницу» (1950).

Фёдор Гладков родился в патриархальной, старообрядческой, «поморского согласия» (в старообрядчестве это одно из крупнейших направлений внутри течения так называемых беспоповцев) семье в деревне Чернавке Саратовской губернии (территориально место рождение будущего писателя сегодня относится к Пензенской области).

«Деревню и её околицу я очень любил. И сейчас при воспоминании, всё заливается солнечным сиянием, и за полями зеленеют пролески… По обе стороны речки со снежно-белым песком на берегах круто поднимаются взгорья, а в обрывистых берегах, в камнях, звенят студёные роднички», - вспоминал Фёдор Васильевич.

Читать мальчик научился по старинным церковным книгам, а в 1893 году Федор Гладков поступил учиться в земскую школу. Уже через семь лет его первые рассказы были опубликованы в периодической печати. По воспоминаниям самого писателя, своему успеху во многом он обязан своей первой учительнице, молодой «подвижнице» Елене Парменионовой, сумевшей привить юному Гладкову любовь к художественному слову, открыть красоту языка, познакомившей его с великими писателями.

В 1895 году Фёдор Гладков покинул деревню, после того, как новый священнослужитель из никониан начал жесткую войну с местными старообрядцами. Фёдор приехал к своему отцу в город Екатеринодар. Здесь юноша окончил Екатеринодарское городское училище.

В 1900 году «Кубанские ведомости» опубликовали его первый рассказ — «К свету». Рассказы «После работы», «Максютка», «У ворот тюрьмы» вышли следом. В 1901 году Гладков написал повесть «На Ватаге, на Жилой», которая получила поддержку Максима Горького. Между начинающим писателем и мэтром завязалась многолетняя переписка.

«В 1901 году я послал Максиму Горькому в Крым повесть "На ватаге, на Жилой". Он же возвратил рукопись с припиской: "Писать Вам нужно. У Вас есть умение наблюдать жизнь, есть любовь к людям. Надо только писать кратко и метко — так, чтобы читателя точно палкой по башке. Исправьте рукопись сообразно с пометками на полях и пришлите мне: я напечатаю ее в "Миру божьем"», — писал Фёдор Гладков.

С 1902 года Фёдор Гладков жил в Забайкалье, учительствовал в селе Ундинское и в посёлке Кокуй. В 1904-1905 годах печатал очерки и рассказы в газетах «Забайкалье», «Азиатская Русь», «Новая газета» и других.

В 1906 году Гладков переселился в Ейск, работал в подпольной социал-демократической организации, был арестован, находился в Иркутской тюрьме, затем — в ссылке в течение 3-х лет. Из Сибири написал письмо Александру Куприну, просил познакомиться с рассказом «Удар» Известный уже в то время Куприн, прочитав рукопись, указал на недостатки, отметив, что «всё искупается внутреннею теплотой, хорошим языком и искренностью».

В 1914-1916 году Гладковым были написаны рассказы «После мобилизации», «Единородный сын». В дни Февральской революции в Петрограде Гладков впервые встретился с Максимом Горьким. В годы Октябрьской революции и Гражданской войны Фёдор Васильевич находился в Новороссийске. Где написал пьесу «Бурелом» (1918), которая в 1920 была поставлена Всеволодом Мейерхольдом.

Вступив в партию большевиков, Гладков ушёл добровольцем в Красную Армию. Редактировал газету «Красное Черноморье»; участвовал в восстановлении цементного завода (впечатления от этой работы легли в основу романа «Цемент»). В 1921 году Гладков угодил под «чистку» и «как интеллигент и меньшевик» был исключен из партии (восстановлен после выхода «Цемента»).

Осенью 1921 году Гладков приехал в Москву, работал у Анатолия Луначарского в Наркомпросе; стал членом литературного объединения «Кузница». В 1921году вышли рассказы «Зеленя», «Огненный конь».

В 1923-1924 годах писатель работал над романом «Цемент», который (как писал сам Гладков в статье «Моя работа над „Цементом”», 1931) вырос из трех рассказов: «Встреча покаянных» (1923), «Бремсберг» (1922) и «Разорванная паутина» (1923). В 1924 году Гладков опубликовал этюды «Трудовой», «Потухший очаг», «Комсомольцы», «Красная повязка», которые также были непосредственно связаны с текстом романа.

Вышедший в журнале «Красная новь» в 1925 году «Цемент» подвергся мощной критике (подверженным критике роман оставался практически всегда), но был поддержан Александром Серафимовичем, с чьим мнением считались и самые рьяные «ругатели». Дискуссии вокруг произведения подогревали к нему интерес и в короткое время Гладков стал живым классиком соцреализма и родоначальником целого жанра советской прозы – производственного романа. А «Цемент» был переведен на 52 языка.

В 1927 году состоялась поездка писателя на Волховстрой и Днепрострой, где собрал первые творческие материалы для романа «Энергия». Во второй половине 1920-х годов Гладков стал одним из руководителей «Кузницы.

После «Цемента», параллельно с работой над романом «Энергия», Фёдор Гладков написал несколько рассказов и повестей с отчетливой психологической направленностью — «Новая земля», «Маленькая трилогия», «Трагедия Любаши», «Старая секретная», «Пьяное солнце», «Кровью сердца» и другие.

Над романом «Энергия» Гладков работал на протяжении 1926-1928 годов и поставил своеобразный рекорд, введя в повествование более 120 действующих лиц. Роман «Энергия» пережил судьбу, сходную с той, что была у «Цемента». Публикация 1-й книги вызвала резкую критику, роман был даже назван «недоброкачественным произведением». Книга, к слову, была посвящена Горькому, но и мэтр тоже подверг критике стиль «Энергии». Во второй редакции романа Гладков убрал посвящение. В целом автор создал несколько редакций «Энергии», и, также, в 1934 году по мотивам этого произведения была написана пьеса «Гордость».

А вот Андрею Белому, одному из «генералов» Серебряного века, «Энергия» понравилась очень - именно стиль и пафос романа.

Далеко не каждому знакомы сатирические рассказы Гладкова, Написанные в 1926-1930 годах «Головоногий человек», «Непорочный черт» и «Вдохновенный гусь» вошли в сборник «Маленькая трилогия» (1932).

В годы Великой Отечественной войны Фёдор Гладков являлся спецкором «Известий», находился на Урале; в 1942 году возвратился в Москву, где написал рассказы и повести «Мать», «Клятва», «Завет отца» и другие, а также ряд публицистических статей, например, «Фашисты — смертельный враг русского народа» (1941), «О бесстрашии» (1941). В первой половине 1940-х вышли публицистический сборник «Новаторы» (1942), сборник рассказов «Опаленная душа» (1943), «Избранное» (1944), сборник повестей «Клятва» (1944).

К слову, имя Фёдор Гладкова входило в длинный список, - более трех сотен фамилий, - советских литераторов, чьи книги в Третьем рейхе подлежали запрету и уничтожению.

В 1945-1947 Фёдор Васильевич возглавлял Литературный институт имени М. Горького.

Последние годы жизни Гладков работал над автобиографической прозой: «Повесть о детстве» (1949), «Вольница» (1950), «Лихая година» (1954), «Мятежная юность» (повесть осталась незаконченной).

Умер Фёдор Васильевич Гладков 20 декабря 1958 года.

...Из Перми по Каме и Волге и сегодня возит туристов теплоход «Фёдор Гладков». Улицы имени Гладкова имеются в ряде населенных пунктов субъектов РФ, его фамилию носят школы и библиотеки.

До последней поры имя Гладкова носила улица в Днепропетровске (ныне город Днепр), где Гладков писал роман «Энергия» о строительстве Днепрогэса. Сохранилось ли название этой улицы в настоящее время - точно неизвестно, по нашим источникам, пока да. Но в городе, где переименовали более сотни улиц, а в конце прошлого года снесли памятник (с многими другими, установленными советские годы) Максиму Горькому – человеку, которого Гладков называл своим Учителем, - все может случиться.

При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького