«…Изо всех русских самый распрерусский», непримиримый и не прощенный.
«— Дай ей… ар-ти-шоков! Вот! Это уж на смех. Потому где ей с артишоками управиться? Вот какие люди. А сам-то, сам! Как-то привез в кабинет девочку лет пятнадцати, так… портнишечку, и напоил. Самому лет пятьдесят, а она девчоночка совсем. И ту-то, ту-то тоже кормил по-необыкновенному, потешался. Устриц давал, лангустов, миног… Нарочно с метрдотелем совещался, как бы почудней. Портнишечку!..
Все своими глазами видел и сам служил. И как иной раз мерзит и мерзит. И образованные тоже… И никто не скажет… И ничего! Хамы, хамы и холуи! Вот кто холуи и хамы! Не туда пальцами тычут!.. Грубо и неделикатно в нашей среде, но из нас не отважутся на такие поступки… И пьянство, и жен бьют — верно, но чтобы доходить до поступков, как доходят, чтобы догола раздевать да на четвереньках по коврам чтобы прыгали — это у нас не встречается. Для этого особую фантазию надо. Теперь меня не обманешь, хоть ты там что хочешь говори всякими словами, чего я очень хорошо послушал в разных собраниях, которые у нас собирались и рассуждали про разное… Банкеты были необыкновенные, со слезой говорили, а все пустое… Уж если здесь нет настоящего проникновения, так на момент только все и испаряется, как после куража. Вон теперь полнм-полны рестораны, и опять бойкая жизнь, опять все идет как раньше… Эх, Колюшка! Твоя правда! Теперь и сам вижу, что такое благородство жизни… И где она, правда? Один незнакомый старик растрогал меня и вложил в меня сияние правды… который торговал теплым товаром… А эти… кушают, и пьют, и разговаривают под музыку… Других не видал.
И смеялась девчоночка-то, портнишечка-то, смеялась… как коньяком ее повеселили… И потом, потом туда… У нас такой проход есть… плюшем закрытый проход… Чистый, ковровый и неслышный проход есть. И потом в этот проход прошли…
В номера проход этот ведет, в особые секретные номера с разрешения начальства. И само начальство ходит этим проходом. Тысячи ходят этим проходом, образованные и старцы с сединами и портфелями, и разных водят и с того, и с этого хода. На свиданье… И был там у нас — и сейчас есть — Карп, аховый насчет делов этих. Как порасскажет, что за этими проходами творится! Жены из благородных семейств являются под секретом для подработки средств и свои карточки фотографические под высокую цену в альбом отдают. И альбомы эти с большим секретом в руки даются только людям особенным и капитальным. Там стены плюшем обиты, и мягко вокруг, и ковры… и голос пропадает в тишине, как под землей. И уж с другого конца выходят гости с портфелями, и лица сурьезные, как по делам… А девицы и дамы чрез другие проходы. И все это знают и притворяются, чтобы было честно и благородно! Теперь ничему не верю, хоть ты мне в лепешку расшибись в приятном разговоре. Тысячи в год проживают, всЈ прошли, все опробовали — и еще говорят, что за правду могут стоять! Один пустой разговор. И вот проходы… И сам Карп чуть однажды не полетел, а очень испробованный и крепкий человек. Криком одна кричала и билась, так постучал он в дверь. И такой вышел скандал за беспокойство, что чуть было наш ресторан со всеми проходами не полетел!»
(Иван Шмелев, «Человек из ресторана»)
Очень непросто сегодня, и именно сегодня, писать об Иване Сергеевиче Шмелеве – крупном, значительном, бесспорно талантливом русском писателе, со дня рождения которого в 2023 году, 3 октября, исполняется 150 лет.
Тут вот в чем сложность.
Его книги о старой России — «Лето Господне», «Старый Валаам», другие многие, его рассуждения о русских людях и русской душе, позволили (и позволяют, да) говорить о нем, как о едва ли не последнем авторе, которому удалось передать дух уходящей на стыке веков, патриархальной России. Так полагал Александр Куприн: «Шмелев теперь — последний и единственный из русских писателей, у которого еще можно учиться богатству, мощи и свободе русского языка, … Шмелев изо всех русских самый распрерусский, да еще и коренной, прирожденный москвич, с московским говором, с московской независимостью и свободой духа». И Максим Горький так считал, признаваясь: «Вы так хорошо — горячо, нежно и верно — говорите о России, — редко приходится слышать такие песни в честь ее, и волнуют они меня — до слез! Ну да, до слез — их из меня камнем не вышибить, но — я весьма охоч плакать от радости».
Выходец из купеческого Замоскворечья, верный старозаветным укладам, Иван Шмелев изначально возненавидел большевиков. Осуждать его за это, пожалуй, просто нелепо. А Иван Сергеевич пережил еще и личную глубокую трагедию: в Крыму в 1920 году во время «красного террора» был расстрелян его сын, бывший офицер императорской армии – отмолить его у Ленина Луначарскому и Горькому, к которым обратился писатель, удалось, но слишком поздно: помилование пришло, когда Сергей Шмелев уже лежал в братской могиле казненных.
Иван Шмелев, своими глазами видевший творившееся в Крыму в 1920-1921 годах, уже в эмиграции написал антибольшевистский «бестселлер» «Солнце мертвых» - страшную прозаическую поэму-эпопею, поднятую на щит всеми эмигрантами и сделавшую известного в России писателя известным в мире. В начале 1930-х автора дважды выдвигали на Нобелевскую премию по литературе.
«Кто-то верховой едет… кто такой?..
Подымается из-за бугра к нам, на горку… А, мелкозубый этот!.. Музыкант Шура. Как он себя именует — «Шура-Сокол». Какая фамилия-то лихая! А я знаю, что мелкий стервятник это.
Кто сотворил стервятника? В который день, Господи, сотворил Ты стервятника, если Ты сотворил его? Дал ему образ подобия Твоего… И почему он Сокол, когда и не Шура даже?! Покорный конек возит его по горкам — хрипит, а возит. Низко опустил голову, челка к глазам налипла, взмокшие бока ходят: трудно возить по горкам. Покорен конек российский: повезет и стервятника — под гору повезет и в гору, хоть на Чатырдаг самый, хоть на вихор Демерджи, пока не сдохнет.
Я отворачиваюсь, за кипарис кроюсь. Или стыдно мне моих лохмотьев? Моей работы?
Как-то, тоже в горячий полдень, нес я мешок с землею. И вот, когда я плелся по камню, и голова моя была камнем — счастье! — вырос, как из земли, на коньке стервятник и показал свои мелкие, как у змеи, зубы — беленькие, в черненькой головке. Крикнул весело, потряхивая локтями:
— Бог труды любит!
Порой и стервятники говорят о Боге!
Вот почему я кроюсь: я слышу, как от стервятника пахнет кровью.
Он одет чисто, в хорошей куртке, а кругом все в лохмотьях. Он порозовел, округлился, налился даже, а все тощают, у всех глаза провалились и почернели лица. Один он на коньке ездит, когда все ползают на карачках. Такой храбрый!
Я давно его знаю, три года. Он проживал на самой высокой даче, которую называли «Чайка». Поигрывал на рояле. Живут мирные дачники — живут тихо. Спускаются по балкам к морю — купаться. Любуются на горы — как чудесно! Раскланиваются с округой: «Добрый вечер!» И, конечно, исправно платят. Звонкая была «Чайка», молодая дача. И молодые женщины на ней жили — врачи, артистки, — кому необходим летний отдых.
И вот подошло время. Пришли и в городок люди, что убивать ходят. Убивали-пили. Плясали и пели для них артистки. Скушно!
— Подать женщин веселых, поигристей! Подали себя женщины: врачи, артистки.
— Подать… кро-ви!
Подали и крови. Сколько угодно крови!
И вот, когда все, как трава, прибито, раскатывает Шура-Сокол на лошадке. Недаром он поигрывал на рояле, поглядывал с самой высокой дачи — стервятники приглядывают с верхушек! — многие уже… «высланы на север… в Харьков…» — на том свете. А Шура кушает молочную кашку, вечерами и теперь поигрывает на рояле, перебрался в дачу поудобней и принимает женщин. Расплачивается мукой… солью… Что значит-то быть хорошим музыкантом!»
(Иван Шмелев, «Солнце мертвых»)
Что же – тогда большевики еще не заставляли себя любить: Иван Шмелев, опустошенный, убитый казнью любимого сына, вернулся в Москву - репрессиям он не подвергался и, задумав эмигрировать, получил на то официальное разрешение. В 1922 году он покинул Отечество. В 1927 году, когда Иван Сергеевич давно уже жил и творил в Париже, режиссер Яков Протазанов в СССР поставил фильм «Человек из ресторана» (сам Шмелев был возмущен как нарушением его авторских прав, так и режиссурой) - одноименная повесть Шмелева еще до Октябрьской революции принесла автору известность на Родине. И за ее пределами также – например, Кнут Гамсун, прочитавший «Человека из ресторана» в переводе, написал автору в 1927 году о том, что считает это произведение гениальным, а Томас Манн, писавший представление Шмелева на Нобелевскую премию, назвал в числе «произведений, которые произвели сильнейшее впечатление на меня и, смею думать, на мировую читающую публику», «Человек из ресторана» и «Солнце мёртвых». В отличие, конечно, от пропитанной глухой ненавистью к новым порядкам Советской России книги «Солнце мертвых», признанная советскими идеологами почти «революционной» повесть «Человек из ресторана переиздавалась в СССР неоднократно, а после развала Советского Союза ее начали охотно ставить на театральных подмостках.
Все это говорится к тому, что Иван Шмелев был признан значительной фигурой еще в «старой» России и не являлся Persona non grata в России «новой», если вести отсчет с 1917 года. Разумеется, в советской школе Шмелева, как и прочих эмигрантов, не проходили (к слову, у него много замечательных вещей и для детей, и от современным школьников их совсем не скрывают), но не простили ему, - и не только в родной ему стране, - не эмигрантство, нет. А не простили ему открытого сотрудничества с пронацистской прессой в оккупированной Франции и, более того, и не скрываемой истовой восторженности по поводу того, что «рыцарь» Гитлер поднял меч на Дьявола – исчадием ада писатель назвал СССР, радуясь поражениям Красной Армии, свои восторги камуфлируя православными лозунгами. И, вероятно, забывая, что не некие большевистские гомункулы, а именно его любимые русские люди миллионами гибли в беспощадном противостоянии фашизму.
Было.
Вот почему сложно говорить об Иване Шмелеве, скончавшемся в 1950 году не прощенным ни советскими, ни русскими в эмиграции, ни европейцами и американцами, не сомневавшимися в преступности нацистского режима.
Книги Ивана Шмелева, полагаем, никому запрещать в голову не придет никогда. Имя писателя, надеемся, забвению не предадут. Но наполовину правды не бывает, так ведь?
При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького
