«Я не старался распространяться вширь, я норовил сам себя поднять кверху»
«Приемный покой в сельской больнице. Пятница — зубодерный день.
Фельдшер Быкобразов, с мясистыми, оголенными по локоть руками, просовывает крепколобую голову в дверь, кричит:
— Эй, чья очередь!
Больных зубами много, у всех от страха сосет под ложечкой: фельдшер не лечит зубы, а рвет. Первая очередь старика Шумейко, у него щека подвязана красным огромным платком, он безостановочно, монотонно и размеренно охает.
— Иди, дедка, иди… — подбадривают его больные.
Науменко усердно перекрестился: — Ох-ох-ох-ох!.. — и, шоркая старыми ногами, входит, как на лыжах, в кабинет.
— Рот! — командует фельдшер. — Ширше! Еще ширше… Открывай на полный ход!
Клещи хватают за больной клык. Дерг-дерг — на месте, крепко. Фельдшер недовольно крякнул. Дерг-дерг-дерг. Старик закатил глаза, затопал, как в барабан, в пол пятками.
— Не грызи струмент! Ты конь, что ли…
Фельдшер вновь тужится, на воловьем лбу наливается жила.
— Тьфу! — плюет он и бросает клещи. — Это не зуб, а свая. Конечно, я мог бы рвануть еще сильнее, но тогда совместно с зубом вся скула вылетит. Ф-у-у-у…
Старик, заохав, хватается за щеку, мотает, как пудель, головой и не торопясь подвязывает платок.
— Ох, ох, ох… К седьмому к тебе, кормилец, к седьмому. В Харьков ездил, шестеро тянуло… Ау, не взять. Ну, и зубище по грехам моим бог послал. Ох, ох, ох, ох…
Фельдшер посмотрел ему вслед сконфуженно-удивленным взглядом и крикнул в приемную:
— Следующий!
Держась за руки, как в хороводе, вошли три девушки.
— Зубы у нас… Дырки… Как соленое попадет в рот, аминь. Кронька с фабрики толковал, быдто заделать можно дырки-то…
— Ну, уж извините, — развел Быкобразов руками, пригнув голову к левому плечу. — Я не спец, чтобы с вашими дырками валандаться. Пускай выписывают дантиста, сто разов им говорено. А я по своей специальности: нарыв вскрыть — пожалуйте, брюхо схватило — милости прошу, глиста ежели — и глисту долой. Что касаемо зубов — рвать и никаких. Садись в порядке живой очереди!
Маньке высадил зуб легко, даже прозевала крикнуть и заорала, когда зуб уже валялся на полу. Таня же стала кричать спозаранку, когда Быкобразов засучил повыше рукава и взял в руки клещи. Несчастной Ксюше по ошибке вырвал ядреный крепкий зуб, сказав:
— Эх, черт… Осечку дал, темно. Ну, не ори, новый вырастет. Этот, что ли? — второй зуб высадил легко.
— Следующий!
Очередь за рыжебородым местным торговцем Пантюхиным, но он страха ради заявил, что пойдет последним, и, забившись в угол, тянул коньяк.
Пред фельдшером стоял весь прокоптевший слесарь:
— Зубы у меня здоровецкие, гвоздь перекушу, вот какие зубы. А в двух зубах, действительно, дырочки чуть-чуть. Ноют, анафемы, хошь стой, хошь падай. Нельзя ли пломбы сделать, чтобы форменно…
— Садись, садись… Пломбы. Много я смыслю в пломбах.
Слесарь сначала кукарекал, как петух, потом взревел мартовским кошачьим мяком. Уходя, зализывал языком пустые средь зубов места и сквозь слезы раздраженно бросал в приемной:
— Ну, и дьявол… За этот год пять зубов у меня выхватил… Тьфу! После этакого озорства в роте голо будет, как у младенца в пазухе…
К концу приема фельдшер был окончательно измучен; хромоногий старик Вавилыч, сторож, два раза выносил в помойку вырванные зубы.
— Пожалуйте, Лука Григорьич… Чем могу служить? — учтиво и улыбчиво сказал фельдшер, обращаясь к жирному Пантюхину.
Пантюхин был совершенно пьян. Он запыхтел, заохал:
— Отец родной, ангел… То есть в революцию был под пулеметным огнем, и то нипочем. Ну, теперича не приведи бог, боюсь…
— Что вы, что вы!.. Самые пустяки… Пажалте… Сторож, подсоби господину купцу сесть.
Колченогий Вавилыч цепко облапил купца за обширную талию.
Купец совался носом во все стороны и возил на себе маленького Вавилыча.
— Легче! — кричал тот. — Лапу отдавил… Неужто не видишь, где зубной кресел упомещается?
Купец, что-то бормоча, повалился в кресло.
— Ну, вот, — сказал фельдшер и щелкнул клещами, как парикмахер ножницами.
От вида блестящей стали купец едва не лишился чувств: лицо его исказилось ужасом, он замотал головой, замычал и, упираясь пятками, отъехал вместе с креслом прочь.
— Ой, милай… Дорогой… Христом-богом прошу, лучше убей меня, — и рыжебородый детина, скосоротившись, пьяно завсхлипывал. — Бо… бо… боюсь… Стра… страшно…
В это время в приемную ввалилась копной широкая присадистая тетка. Большие, навыкате глаза ее измучены и злы, как у черта. Она заохала басом и стала разматывать шаль.
В кабинете, за дверью, раздался душераздирающий рев и матерная брань. Это — купец. Тетка сразу схватилась за щеку и заохала пуще.
Но вот открылась дверь; в сопровождении фельдшера вышел, покачиваясь, купчина, он нес на растопыренной ладони трехпалый зубище и, радостно посмеиваясь, говорил улыбающемуся фельдшеру:
— Ах, до чего приятно… До чего легкая у тебя рука, понимаешь… Ах…
Тетке вдруг стало тоже радостно, она поклонилась фельдшеру в пояс.
— Иди, — сказал тот, — хотя я ужасно устал, но для тебя, Мироновна, готов… Но только чур — самогоночкой своего разлива уважь… Чуешь, где ночуешь?
Фельдшер на этот раз орудовал, очевидно, ловко на особицу и очень расторопно, потому что купец Пантюхин еще не успел выбраться на открытый воздух, как мимо него, словно царь-пушка, прогромыхала самокатом вниз по лестнице толстобокая тетка.
Она молча понеслась вдоль вечерней безлюдной улицы, отчаянно суча локтями. Глаза ее вытаращены и безумны, из крепко стиснутого рта торчала, как рог, стальная загогулина.
За теткой, задыхаясь и пыхтя, гнался фельдшер Быкобразов, за фельдшером, угловато подпираясь согнутой ногой, — Вавилыч.
— Тетка, тетка… Мироновна! — взывал фельдшер. — Струмент отдай!.. Казенный… Тетка!
Ополоумевшая тетка, добежав до середины моста, выплюнула закушенные клещи и на весь свет истошно:
— Ка-ра-уууул…»
(Вячеслав Шишков, «Зубодерка»)
«Я по своей природе человек очень скромный. Может быть, эта скромность удерживала меня почти до сорокалетнего возраста быть писателем. Я тогда жил в Сибири и на признанных писателей, подвизающихся в столицах, смотрел снизу вверх, с чувством величайшего уважения. «Куда же мне, — думал я, — немудрому провинциалу, соваться на такую крутизну, ещё нос не дорос». Но вот, набравшись жизненного опыта и мужества, я, наконец, дерзнул. Я твёрдо решил завоевать себе имя и литературные позиции исключительно упорным трудом, не прибегая ни к каким чуждым литературе способам. Я не старался распространяться вширь, я норовил сам себя поднять кверху. Книгу за книгой, написанные мною, подкладывал я себе под ноги и год от года рос вверх… И вот заметил меня народ, оценило мою скромную работу правительство, и я по-человечески счастлив», - сказал в ответной речи на своем чествовании по случаю 70-летия Вячеслав Шишков. Было это в октябре 1943 года, председательствовал на торжественном собрании Алексей Толстой, а накануне того юбиляр указом Президиума Верховного Совета СССР был награждён орденом Ленина.
В 2023 году, 3 октября, исполняется 150 лет со дня рождения Вячеслава Яковлевича Шишкова.
Первой публикацией Шишкова стали сказка «Кедр» (1908) в газете «Сибирская жизнь» (Томск), хотя еще в пятом классе он поразил учителей городского училища повестью «Волчье логово» о разбойничьей жизни. Активную литературную деятельность Шишков начал в 1913 году, когда были изданы рассказы «Помолились», «Суд скорый» и «Краля».
Вячеслав Шишков родился в городе Бежецк Тверской губернии в семье лавочника. С отличием окончив Бежецкое городское 6-классное училище в 1887 году, в 1888 году будущий писатель поступил в Вышневолоцкое техническое училище. В 1890 году Вячеслава Яковлевича отправили в Новгородскую губернию на практику, где в течение двух лет он трудился на стройках. Затем Шишков переехал в Вологду, где случайно познакомился со священником Иоанном Кронштадтским, который путешествовал на пароходе. С 1900 года В.Я. Шишков начал возглавлять из года в год экспедиции по техническому исследованию рек Сибири, руководил работами по изысканию оптимального варианта Чуйского тракта и исследованиями реки Бии. На Алтае он впервые оказался летом 1909 году во главе экспедиции по исследованию путевых возможностей реки Бии. Сделанное им описание Бии от Бийска до Телецкого озера до сих пор считается одним из самых подробных и качественных планов этой реки.
Зимой 1910 года произошла судьбоносная для Шишкова встреча: он познакомился со знаменитым исследователем, крупнейшим идеологом сибирского областничества, этнографом Григорием Потаниным. Несмотря на разницу в возрасте, они стали друзьями, часто и охотно встречались, переписывались. Григорий Николаевич, разглядев в своем молодом друге литературный талант, всячески убеждал его не «зарывать» этот дар в «землю».
Из экспедиционных записей Вячеслава Шишкова родился цикл очерков «По Чуйскому тракту» (1913), цикл рассказов «Чуйские были» (1914), повести «Страшный кам» (1923), «Алые сугробы» (1926) и другие. В экспедиции 1911 года Шишков записал 87 услышанных от местных жителей песен и былин. И именно тогда он услышал название «Угрюм-река». Одна песня начиналась словами: «Уж ты, матушка, Угрюм-река…». В 1912 году записанные фольклорные материалы были изданы Иркутским географическим обществом.
В августе 1915 года писатель переехав в Петроград, где сблизился с Максимом Горьком и другими писателями. Повесть «Тайга», над которой писатель работал более двух лет, впервые была полностью опубликована во второй половине 1916 года в редактируемом Горьким журнале «Летопись».
Февральскую революцию писатель встретит в Петрограде. Свои чувства и переживания тех дней он оставил в очерках и фельетонах, печатавшихся в «Воле народа», «Новой жизни», выходивших при участии Максима Горького. Также материалами о жизни столицы писатель снабжал газету «Сибирская жизнь». Отдельные же его очерки и фельетоны вошли в дальнейшем в книгу «Подножие башни».
Практически сразу после Октябрьской революции одна за другой были опубликованы повести Шишкова «Пейпус-озеро» и «Ватага» − о гражданской войне, рассказ «Свежий ветер» − о деревне в первые годы революции, том путевых очерков «Ржаная Русь», большая повесть «Странники» из жизни беспризорных ребят, сборники рассказов на сибирские темы «Шутейные рассказы». К слову, хотя «сибирская тема» в творчестве писателя главенствующая, в Сибири после 1915 года он не появлялся. «За сибирскую тематику, не живши в новой Сибири, мне взяться трудно, – признавался не без печали писатель в конце тридцатых годов, – а пережевывать старое – это значит – повторяться, тех же щей да пожиже влей».
Вячеслав Шиков много ездил по Тверской и Петроградской губерниям, Смоленщине и Приволжью в 1920-х годах, впечатления об увиденном публиковал в «Правде», в журналах «Красная новь», «Новый мир», «Молодая гвардия», «30 дней», «Прожектор», «Красная нива», «Красная панорама», «Красный перец», «Смехач», «Бегемот», «Лапоть».
Над одним из самых своих известных произведений, романом «Угрюм-река» писатель работал 14 лет (1918-1932). «В этой книге Шишков, — говорил Константин Федин, — проявил все стороны большого русского бытописателя, и когда наш читатель захочет заглянуть в глубины глубин истории Сибири, он не сможет обойтись без Вячеслава Шишкова…».
В 1930 году вместе с Алексеем Толстым Вячеслав Шишков путешествовал по Уралу, собирая материал для задуманной эпопеи «Емельян Пугачев». В 1938 году после четырех лет упорного труда Шишков закончил первую книгу «Емельяна Пугачева». Во время Великой Отечественной войны писатель продолжает работать над романом, одновременно публикуя очерки и рассказы на военные темы. Но вторая и третья книги «Пугачева» вышли уже посмертно - Вячеслав Яковлевич Шишков умер 6 марта 1945 года, немного не дожив до Дня Победы, которого очень сильно ждал: «Близко то время, когда наша великая родина и дружественные нам свободолюбивые страны, закончив борьбу с тёмными силами человечества, придут в состояние устойчивого порядка, — писал он в последней своей статье «Вместе с народом». — Охватившая мир густая тьма уже дрогнула, брызнул луч утренней зари, а потом за ней и осиянный новым солнцем день придёт».
…Похоронили писателя в Москве на Новодевичьем кладбище. Сталинская премия первой степени за роман «Емельян Пугачев» была присуждена ему посмертно.
При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького
