«Гитлеровцы с суеверным ужасом называли уральцев «черными дьяволами» и «дикой дивизией черных ножей»

«Тоня вбежала, как всегда, стремительно — раздетая, только на голове полушалок, захваченный рукой у подбородка. «Письмо от Вани, не иначе!» — обрадованно всколыхнулась Елена.

— Не хочешь, значит, у меня ночевать? — Тоня шлепнула Зойку. — Пусть тетя Тоня боится, пусть всю ночь дрожит от страха и не спит, да?

Зойка не смеялась. Перевернув табурет, Тоня села рядом с Еленой, отобрала у Зойки нож.

— Хвосты подчищаем? — спросила она, увидев в корзине проросшие мягкие картофелины, мелочь, гнилье. — А капуста-то хоть еще есть?

— Какая же тебе капуста? — проговорила в ответ Елена, понимая, что никакого письма нету, иначе Тоня не утерпела — выложила бы его в первую секундочку.

— И усатый на фронт укатил, — вздохнула Тоня. — То, глядишь, нет-нет да и подбросит харчишек. А теперь на одном карточном довольствии…

Елена молчала.

— Да не убивайся ты так, — взмолилась Тоня. — Главное, по аттестату есть. Значит, живой!

— Что аттестат? Бумажка…

— О-ей, скажешь тоже! Кто это тебе денежки слать будет, если человека уж и на свете нету?

— И то верно.

— Сегодня двадцатое. Тебе в военкомат?

— Ага.

— Ну и расспроси там у баб, бывает ли, чтоб деньги шли, а письма — нет?

— Бабам скажи, что нету писем, так пойдут ахать: «Убитый, мол, или без вести пропавший». А Ваня, конечно, живой, только, наверное, его опять туда переправили. Зачем же новенького, необмятого в таком деле, посылать, когда опытный человек имеется? Так оно и есть, видно. Правда?

— Умница ты! — воскликнула Тоня. — Конечно, так оно и есть! Ой, Лена, а мой-то женишок опять про любовь накатал! Такие слова, такие слова… Да что я тебе говорю? Слушай, читать буду! — Тоня вскочила, вымыла под умывальником и вытерла фартуком руки, села, поставив табурет на ножки. — Слушай! «Незабвенная, дражайшая невеста моя! Солнышко мое ясное, луна моя полная…»

Читая, Тоня то изумленно всплескивала руками, то запрокидывалась в хохоте назад, то качалась из стороны в сторону:

— Ой, уморил Коляша! Слушай-слушай, что дальше: «Целую мильен раз. Твой верный друг и жених, с нетерпеньем ждущий конца войны и нашей с тобой свадьбы, Николай». Ну и ну! Мильен раз целует! Сколько же это часов на такую процедуру потребуется? Поди, на заводе суточную выработку дать можно?

Елена растапливала печь, крошила в чугун картошку.

— Чего молчишь?

— О чем говорить-то?

— Ой, Лена! Каменная ты… Ну ладно, побегу картошку варить. Жениховыми поцелуями была б сыта, да и те только в письмах.

— Приходи, когда щи сварятся, — пригласила Елена.

— Приглашательница! У меняло ведро картошки, не меньше. А ты эвон последнюю очистила. Чем жить-то будем, Лена?

— Хлеб дают. Лебеда да крапива окрест растет. Нарвем да щей наварим. 

— А сама сегодня сказала: чего без толку ноги маять да обувку бить? — выдала ее Зойка. — Едва крапивы нашли. А лебеды и вовсе нету. Уж всю повырывали.

— Так мы вдоль речки ходили, близко. А если к Юрьеву оврагу пойти — там, поди, можно сколько хочешь нарвать».

(Надежда Малыгина, «Двое и война»)

Надежда Малыгина – из того поколения советских людей, что приходило добровольцами в военкоматы сразу после школьной выпускной ночи. И из тех, кто и в десятом-то классе не доучилось – вместо посещения учебных классов встал к заводским станкам, ушел обрабатывать колхозные поля, надел белые косынки медсестер в госпиталях.

Лично Надя Малыгина из иркутского села Мало-Еланка в 1941 году встала из-за школьной парты и пошла работать, в 17 лет, трактористкой в местный колхоз «Красный пахарь» – некому было больше, местные мужики уже давно воевали, и приходили в Мало-Еланку скорбные казенные извещения... А белую косынку фронтовой санитарки надела позже – когда в 1942 году добилась зачисления в один из формировавшихся в Забайкалье полков. Корпус, в который входил полк, действовал на Центральном фронте, и батальонного писаря Надежду бросало в дрожь от иных сообщений, приходивших в штаб: настойчивая девушка сумела доказать начальству, что ее место там, где идут бои. Она стала санитаркой в батальоне Уральского Добровольческого танкового корпуса. «Наденька», - не фамильярно, а с уважительной нежностью называли ее сослуживцы. – «Сестричка».

Комсорг взвода, получившая пять ранений и контузий, юная вдова, потерявшая мужа, Василия Колупаева (он, командир танкового батальона, погиб 10 августа 1944 года на границе Украинской ССР и Польши), она дошла с боями до Берлина и Праги, и после Великой Победы в Великой Отечественной войне вернулась домой коммунисткой, награжденная орденом Красной звезды (в ходе одного из боев у польского городка Воля Моравица зимой 1945 года Малыгина лично застрелила немецкого офицера и двух солдат, получила ранение, но поля боя не покинула. В этот день она спасла 12 раненых красноармейцев), медалями «За боевые заслуги», «За победу над Германией», «За взятие Берлина», «За освобождение Праги».

«По напряжению сил, физических и духовных, даже один бой значит порой больше того, что может пережить и перечувствовать человек за всю свою мирную жизнь. Сколько же жизней прожили мы, если были на нашем пути Одесса, Севастополь, Сталинград, если с тяжкими боями и тяжелым сердцем отступали мы до Волги, а потом смогли повернуть обратно, погнали врага и дошли до Берлина и Праги?».

В 2024 году, 30 сентября, исполняется 100 лет со дня рождения Надежды Петровны Малыгиной - волгоградской писательницы.

О детских годах будущей писательницы практически ничего неизвестно. Волгоградская поэтесса Татьяна Брыксина в очерке «Горькое наследие» (из книги «Небесный ковчег») упомянула в прискорбном контексте: «Где-то, непонятно где, жила в доме престарелых ее старая мать, оставившая еще в младенчестве Надежду на государственное попечение, совсем забывшая о ней и лишь однажды, прослышав о литературной успешности дочери, напоминавшая о себе, но Надежда не нашла в себе силы простить мать, хоть и отправляла в адрес казенного учреждения, где та находилась, некоторые денежные суммы».

…Казалось, в 1945 году весь мир лежал у ее ног: ей, победительнице, уцелевшей в страшном горниле, наступило время реализовать самые смелые мечты. Мечты такие имелись – стать геологом. Препятствием стали фронтовые раны…

Надя работала на заводе в Иркутске, стискивая зубы, не смея бранить судьбу. И готовилась к поступлению в ВУЗ.

В 1951 году она закончила Московский юридический институт. По перераспределению была отправлена на работу в становившийся на ноги Сталинград. Героический город стал для Надежды Малыгиной и ее мужа Якова Мозенсона, с которым она познакомилась в столице во время учебы, родным.

Через десять лет после переезда в город на Волге, у Надежды Малыгиной вышла первая книга – «Сестренка батальона». Пережитое Надеждой Петровной лично, со страниц книги прозвучало столь громогласно и убедительно, что на адрес автора со всей страны пошли многочисленные письма от читателей со словами признательности: как бы в одночасье Малыгина стала известным военным прозаиком.

На самом деле, конечно, не в одночасье. Дипломированный юрист Малыгина в Сталинграде как то незаметно «переквалифицировалась» в журналиста местной молодежной газеты: разъезды репортером, поиск «горячих» тем – все это смахивало на работу геолога-разведчика. И Малыгина втянулась в «писанину». Дальше – больше: после «Сестрёнки батальона», вышедшей в 1961 году и посвященной ее фронтовому товарищу Наталье Краковой, тема Великой Отечественной войны захватила Н. Малыгину полностью.

В 1963 году она приняла участие во Всероссийском семинаре молодых прозаиков. Ее быстро приняли в члены Союза писателей. Читатели также тепло приняли в 1960-х годах ее сборники рассказов «Вторая любовь», «Ливни умывают землю». Далее последовали книги «Четверо суток и вся жизнь» (1971),«После войны» (1975), «Анисья» (1984), «Катерина» (1987) и другие. Она стала лауреатом литературной премии имени Александра Фадеева за повесть «Встреча». Несколько изданий выдержала книга Н. Малыгиной «Двое и война»:

«Годы, годы… Теперь я много старше тебя… Но как много бы я ни жила, сколько важного ни сделала бы, четыре фронтовых года останутся самым главным в моей жизни, а наш с тобой год — самым счастливым. Счастье измеряется не комфортом и удобствами, а числом трудностей, которые человек преодолел, и моя жизнь была и остается счастливой.

— Счастливой? Чем же? — удивится, быть может, кто-то. — Война, кровь, холод, голод. Гибель любимого человека и гибель товарищей. Контузии, раны. Пожизненная инвалидность. Многие годы одиночества. Не кощунственно ли величать это счастьем?

И все же я счастлива! Счастлива и горда, что была на самой передовой линии войны и знала одно святое и главное слово жизни: НАДО! Теперь я твердо знаю: какие бы испытания ни выпали на долю человека, он будет счастлив, если не согнется, если в нем не угаснет уважение к этому слову и готовность выполнить то, чего оно требует.

Я счастлива и горда, что полной мерой делила со всеми беду народную, не выбирая места теплее и безопаснее, куска послаще да побольше, и делала свое маленькое дело так, что даже наедине с собой мне никогда не доводилось испытывать угрызений совести».

...Признание и почет. Материальное благополучие и, как говорили, легкий быт – любящий муж огородил супругу от малейших домашних хлопот, да еще находил время на выполнение функций личного секретаря писательницы: пожалуй, Надежде Петровне многие завидовали. Завидовали ее литературному успеху, ее моложавой миловидной внешности, ее квартире, в конце концов – жила она с заботливым мужем в знаменитом Доме Павлова, аккурат за парадной стеной с монументальным изображением подвига.

Татьяна Брыксина:

«Из всех рассказов и свидетельств близких ей людей было известно, что жизнь в Доме Павлова у Надежды Петровны разделилась волею судьбы на два несовместимых периода: счастливый – с мужем Яшей, который, будучи высоким юридическим чиновником, вел домашнее хозяйство. Мариновал огурцы и помидоры, стирал и гладил, собственноручно перепечатывал на пишущей машинке рукописи Надюшкиных повестей и рассказов, привозил ей с дачи великолепные букеты и фрукты, обожал, холил, защищал от житейских проблем… и горький период, когда Яши не стало, и реальная жизнь, густо, густо присоленная одиночеством, буквально обрушилась на ее хрупкие плечи».

Яков Мозенсон, ветеран Великой Отечественной войны, прокурорский работник, скоропостижно скончался в Москве во время служебной командировки.

Надежда Малыгина противилась горю, как могла: «До последних дней, превозмогая головные боли (последствие военной контузии), она делала гимнастику и совершала пробежки по набережной. В спортивном костюме и модных кроссовках выглядела со стороны чуть ли не девочкой. Безо всякого сомнения, она изо всех сил старалась сопротивляться и болезням и просто тяготам жизни. Однако даже более сильные личности редко выходят победителями в этом сражении», - пишет Т. Брыксина. Холодным днем 15 февраля 1987 года Н. П. Малыгина добровольно ушла из жизни: «В день похорон содержание прощальных записок стало известно всем. … главной причиной ухода из жизни Надежда Петровна Малыгина назвала одиночество, и лишь потом сильные головные боли».

Наследников е нее не было. Казавшаяся богатой квартира, в которой первоначально планировали устроить музей, отошла государству. Т. Брыксина: «Эти реалии не слишком парадны, но могут быть интересны житейской сутью, трудностью писательского бытия, из которого и вырастают чувства и мысли, плюсы и минусы литературного труда. Странички реальной жизни иногда могут рассказать больше, чем тома художественной писанины».

И еще пару цитат из книги «Небесный ковчег».

Волгоградская поэтесса Татьяна Батурина: «Главное слово, которым я определяю и поминаю светлый образ Надежды Петровны Малыгиной – верность».

Волгоградский поэт Лев Кривошеенко: «На пятидесятилетии писательницы Надежды Малыгиной, которое проходило торжественно и красиво в гарнизонном Доме офицеров, было немало гостей. Но самое поразительное – на ее юбилей с разных концов страны приехали седые, некоторые с костылями и палочками ветераны-танкисты, сослуживцы, те самые боевые друзья. Их было не меньше тридцати человек из тех пятидесяти или семидясети, которых она вынесла на своих хрупких плечах с поля боя их горящих танков. И все они называли ее не Надеждой Петровной, а сестренкой. Но чаще – Наденькой…».

Почему так было – Надежда Малыгина рассказала сама:

«Родной корпус. Родная бригада. Родные однополчане... наши фронтовые судьбы сплетены тесно. Мы все вместе ходили в разведку, в атаку и прорывы, вместе держали оборону, форсировали реки, освобождали и брали города, населенные пункты, высоты.

Одни и те же дороги с холмиками на обочинах вели нас к Берлину, а потом к Праге.

Сколько этих холмиков и сколько братских могил осталось на нашем пути! А сколько лишь в памяти да в сердце?

Потому что некого хоронить из сгоревшего или взорвавшегося танка.

А разве такое можно забыть?

И разве можно такое с чем-то сравнить?

Разве можно?

И потому корпус — родной. И люди, бывшие в нем, — родные!

И потому, не долечившись, удирали мы из госпиталя, лишь бы в свой Уральский добровольческий.

И потому скрывали раны, которые можно было терпеть, — лишь бы не отстать от родного батальона!

Мы гордились и гордимся своим корпусом, который прославился в боях, стал гвардейским, Львовским и получил за героизм своих солдат и офицеров высокие награды Родины — ордена Красного Знамени, Суворова, Кутузова. Кроме этих трех, еще 54 ордена прикреплены к знаменам частей, входивших в состав корпуса.

Мы гордились и теперь гордимся тем, что после первого боя на Орловско-Курской дуге и до предпоследнего в Берлине, на островах Ванзее и Пфауэн — Инзель (последний бой был у нас в Праге ), гитлеровцы с суеверным ужасом называли уральцев «черными дьяволами» и «дикой дивизией черных ножей».

Теперь, приводя эти слова в книгах и статьях, авторы часто опускают слово «дикая». Неудобно, мол.... Но именно оно, это слово, как нельзя лучше характеризует уральцев-добровольцев с их беззаветной отвагой в боях. И оно, это слово, характеризует его авторов — гитлеровцев, которые, не в силах постичь суть массового героизма советских воинов и истоки этого героизма, начинали объяснять это свойствами характера, в данном случае «дикостью» жителей далекого, таинственного горного и таежного Урала.

Нет, я не опущу этого слова, потому что за ним — решительность, отвага, храбрость бойцов, которые не раз, сходясь с врагом в рукопашную, пускали в ход черные ножи!» («Встреча»)

 

…И еще одно: на фасаде Дома Павлова в свое время в память о Надежде Малыгиной была установлена мемориальная доска- заслуженно и справедливо. Во времена смутные и горькие, ближе к стыку веков, эта мемориальная доска была утрачена. Спасибо Владимиру Овчинцеву, на тот момент председателю правления Волгоградской организации Союза писателей России: не только поэт, но и крупный в то время общественный и политический деятель, он ту доску сумел восстановить на законном месте. Но сегодня ее опять нет: и кому задать бы вопрос – почему это так, незаслуженно и несправедливо?

Александр Рувинский

При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького.

Фото предоставлено Волгоградским региональным отделением общероссийской общественной организации «Союз писателей России».