«Кафка не нуждается в защите. Но когда некоторые критики, комментируя его творчество, игнорируют то, что он неизменно утверждал в нем жизнь /наряду с элементом отрицания, который, безусловно, присутствует/, тогда я решительно протестую».
«Медленно поднялась крышка рисовальщика и отхлопнулась совсем. Зубцы одного колеса высунулись наружу и поднялись кверху, вскоре показалось всё колесо, упало вниз, прокатилось по песку и замерло. А вверху в это время выкатывалось уже следующее, за ним последовали и другие, большие, маленькие и едва отличимые друг от друга, и с каждым происходило одно и то же, всякий раз казалось, что теперь уже рисовальщик должен быть опустошён, но тут показывалась следующая, особенно большая группа, поднималась, падала вниз, катилась по песку и замирала. При этом явлении осуждённый совсем забыл о приказе путешественника, зубчатые колёса восхитили его, он хотел было поднять одно из них, потянул за собою для помощи и солдата, но отдёрнул руку, испуганный следующим подкатывавшимся колесом.
Путешественник же, наоборот, был весьма обеспокоен; машина на глазах разваливалась на части; плавность её хода была обманчива; у него возникло чувство, что он должен позаботиться об офицере, который уже не мог позаботиться о себе сам. Но пока опадавшие колёса приковывали к себе всё его внимание, он совсем отвлёкся от наблюдений за остальной машиной; когда же он, после того, как выкатилось последнее колесо, нагнулся над бороной, его ожидала ещё более неприятная неожиданность. Борона уже не писала, она глубоко втыкала иглы, а постель уже не переворачивала тело, а лишь поднимала его, дрожа, накалывая на них. Путешественник хотел было вмешаться, возможно, остановить машину, это была уже не пытка, которой хотел добиться офицер, а прямое убийство. Он вытянул руки. Тут борона вместе с наколотым на иглы телом поднялась и повернулась в сторону, как она обычно делала на двенадцатом часу. Кровь лилась сотнями потоков, не смешанная с водой, водопроводные трубочки тоже не действовали. И тут отказало последнее - тело не отделялось от игл, истекало кровью, висело над канавой, не падая в неё. Борона попыталась вернуться в исходное положение, но словно сама заметила, что ещё не освободилась от ноши, и осталась над канавой. "Помогите же!" - закричал путешественник солдату и осуждённому и сам схватился за ступни офицера. Он хотел потянуть с этой стороны за ноги, чтобы те двое поддержали с другой стороны голову, таким образом рассчитывая снять тело с игл. Но теперь эти двое уже не решались подойти; осуждённый почти совсем отвернулся; путешественнику пришлось силой заставить их взяться за голову офицера. При этом он нехотя взглянул в лицо трупа. Оно оставалось таким же, как и при жизни; никаких признаков наступившего освобождения нельзя было различить в нём; того, что машина дала другим, не было суждено получить офицеру; губы были плотно сжаты, глаза открыты, в них было выражение жизни, взгляд был спокоен и решителен, лоб протыкало длинное остриё большого железного шипа».
(Франц Кафка, «В исправительной колонии»)
…Любимых писателей у Франца Кафки было несколько, и среди них, говорят, Николай Гоголь и уж совсем точно - Федор Достоевский. А и не удивительно, правда ведь? Что касается второго: на наш взгляд, сегодня Достоевского и Кафку вообще постигла общая судьба быть ключевыми фигурами масс-культа, так называемой культуры быта. То есть: турист едва ли покинет Прагу (на ее карте указано 33 места, связанных с писателем) без купленной в ближайшей лавке футболку с Кафкой-принтом, а иностранец, посетивший Санкт-Петербург, наверняка выберет из коллекции авторских матрешек «Русские писатели» Федора Михайловича… Чешское светлое пиво Kafka – классический пилснер, а воронежский «Достоевский. Том 5» - это двойной балтийский портер.
Еще в 1978-ом году четыре музыканта из мало кому известной нидерландской хард-банды «Jolly Kafka» в буквальном смысле переложили на ноты фрагменты романа «Замок», выпустив свой единственный, беспрецедентный альбом «Kafka in der Schloß» (нем.«Кафка в замке»). Актер Брэд Питт однажды сказал об известной британской музыкальной группе: «Что важно в Radiohead, так это то, что они – Кафка и Сэмюэль Беккет нашего поколения». Восьмой студийный альбом екатеринбургской группы «Курара» называется «Кафка». «Здесь живут дома-колодцы И не знают, что есть солнце В облаках. Здесь на чердаке под крышей, Где опять летучей мышью Ходит страх. Здесь лихим путём окольным С топором идёт раскольник, Сам Раскольников гуляет с топором…», - поет лидер «Пикника» Эдмонд Шклярский (альбом «Железные мантры», 2008). «Достоевский заходит в подъезд, Поднимается по ступеням, Снимает промокший сюртук, Опускается на колени…», - не отстает Вячеслав Бутусов в песне «Идиот» (альбом «Аллилуйя»,2019).
В 2023 году, 3 июля, исполняется 140 лет со дня рождения Франца Кафки.
Если гладко выбритое лицо Кафки (равно как и лик бородача Федора Михаловича) с очами неврастеника глядит на мир с пивных кружек, худи, значков и брелоков, то об основных вехах биографии этого культового писателя сегодня говорить, пожалуй, лишнее – как минимум, всем известно, что родом он из еврейского гетто Праги (Автро-Венгрия), идиш не знал, в совершенстве владел чешским языком, а писал на немецком. К слову, он хорошо владел и французским, и среди четырёх людей, которых писатель, «не претендуя сравниться с ними в силе и разуме», ощущал «своими кровными братьями», был французский писатель Гюстав Флобер. Остальные три: Франц Грильпарцер, Фёдор Достоевский и Генрих фон Клейст.
Все же, напомним: у Кафки было два младших брата и три младших сестры. Оба брата, не достигнув и двухлетнего возраста, скончались до того, как Кафке исполнилось 6 лет. Сестер звали Элли, Валли и Оттла - все три погибли во время Второй мировой войны в нацистских концентрационных лагерях в Польше. С 1889 по 1893 год Кафка посещал начальную школу, а потом гимназию, которую закончил в 1901 году. Закончив Пражский Карлов университет, получил степень доктора права и поступил на службу чиновником в страховом ведомстве, где и проработал на скромных должностях до преждевременного — по болезни — выхода на пенсию в 1922 году.
И, да: зажиточный, но крайне деспотичный отец, отравляющая существование работа, - в дневниках и письмах писатель буквально признается в ненависти к своему начальнику, сослуживцам и клиентам, - материально стесненное существование, минимум опубликованных при жизни произведений, тяжелая форма туберкулеза и преждевременная смерть (3 июня 1924 года, санаторий под Веной) – вот тот, наверняка, минимум, что выучен вместе с названиями «Замок», «Процесс» и «Превращение»…
Кому человечество обязано за то, что случилось то, что случилось, и Кафка стал великим? Судите сами: перед смертью Кафка отдал свои неизданные произведения другу Максу Броду и клятвенно попросил всё сжечь. На этих страницах отражены страхи, фобии писателя и попытки справиться с мучающими его чувствами. Брод просьбу друга не выполнил (в отличие от невесты 40-летнего умирающего - 19-летней Доры Диамант, которая после смерти писателя выполнила его распоряжение и уничтожила все его хранившиеся у нее черновики). Более того, он много сил приложил для публикации наследия Франца Кафки и его продвижению.
Макс Брод: «Мое отношение к Кафке было сложное. Вероятно, это объясняется тем, что все написанное им в молодости отличали отсутствие уверенности и больная неуравновешенность, возбуждающие головокружение.
Первое произведение Кафки называлось "Созерцание".
Все написанное им до этого было уничтожено, и только две вещи спасены — "Описание борьбы" и "Подготовка к деревенской свадьбе".
В его дневнике есть такая запись: "Я очень устал. Я должен выспаться, иначе я пропал. Сколько труда нужно для того, чтобы существовать". Физическая слабость была первым предвестником надвигавшейся болезни».
Еще Макс Брод: «Неуверенность Кафки — это отчаяние человека, потерпевшего крушение, отчаяние, изображаемое им в различных видах. Но Кафка, пришедший в конце концов к вере, остается и по сей день неизвестен миру. Этого неизвестного Кафку мне и хочется прежде всего понять. Я опубликовал его биографию и еще три небольших произведения о нем — "Вера и учение Кафки", "Франц Кафка как путеводный образ" и "Отчаяние и спасение в творчестве Кафки"».
Павел Басинский: «Единственной "территорией", которую Кафка по-настоящему любил и считал своей духовной родиной, была литература. Он говорил, что не просто любит литературу, но что он сам и есть литература, потому что состоит из нее. Тем трагичнее оказалась его писательская судьба».
Еще Павел Басинский: «Иногда его пытаются подверстать под вновь вошедший в моду жанр "антиутопии", особенно когда речь идет о "Процессе", где незримая тоталитарная Система преследует и убивает главного героя, скромного судебного чиновника. Но Кафка не писал "антиутопий", хотя безусловно предвосхитил в своем романе оруэлловский образ Старшего Брата. Однако суть "Процесса" не в критике Системы, а во внутреннем ощущении самого героя с его неясным чувством вины, потерянного в этом мире, где все вроде бы исключительно рационально, но при этом абсолютно иррационально.
Макс Брод писал: "Кафка умер еще до кошмара неограниченных диктатур и атомной бомбы, до апокалипсиса порабощенного индивида, - но он предчувствовал все эти ужасы, пророчески предвосхитил их". Но и он же заметил: "...благодаря Кафке ясной стала неясность человеческого существования"».
Кафка — универсален. Его – родившегося творцом, но брошенного в серую обыденность, - сегодня вертят, как пожелают, наряжая в одежды анархиста, атеиста, Бога экзистенциализма, короля абсурда. А он был пессимистом, смотревшим на мир глазами измученного личной трагедией человека, страдавшего пониженным давлением, мигренями, бессонницей, запорами, стеснявшегося своего высокого тела, казавшегося ему неуклюжим. Он метался между службой или писательством, одиночеством и браком, покорностью перед жизнью и бунтом против нее. Детские мечты и надежды на чудо, вечные страхи – вот постоянные спутники писателя, страдавшего величайшим комплексом неполноценности. Больше всего он боялся стать посмешищем в глазах окружающих, а современники считали Франца интеллигентным, порядочным и спокойным человеком - он одевался исключительно по последней моде, зная о своем хрупком здоровье, занимался спортом, стараясь всегда быть в форме, соблюдал специально сбалансированную диету, исключающую мясо. Он был привлекательным в глазах женщин – а он опять метался между чувством отвращения и тягой к ним…
…Что же: «В мрачном настроении духа Кафка забывал, к каким взлетам мысли он сам способен, и это был его недостаток, можно сказать, почти единственный его недостаток: " Самоуничижение!" Я не раз, буквально, требовал от него быть к себе более снисходительным. Далеко не всегда мне это удавалось, и только Дора Диамант /о которой я еще буду писать/, возвратила уже в конце его дней равновесие его душе». (Макс Брод). Где же ты была раньше, Дора Димант! Сорокалетний писатель, страдавший от сильнейших болей, скончался на больничной койке. По мнению некоторых исследователей, боли не давали возможность ему есть и, возможно, крайнее истощение ускорила его смерть.
«…Грета, которая не спускала глаз с трупа, сказала:
– Поглядите только, как он исхудал. Ведь он так давно ничего не ел. Что ему ни приносили из еды, он ни к чему не притрагивался.
Тело Грегора и в самом деле было совершенно сухим и плоским, это стало по-настоящему видно только теперь, когда его уже не приподнимали ножки, да и вообще ничего больше не отвлекало взгляда».
(Франц Кафка, «Превращение»)
Следует, пожалуй, сказать пару слов о том, как восприняли книги Кафки в России – после того, как они добрались до нее.
Но эту пару слов лучше сказала российский филолог и переводчик Татьяна Баскакова:
«Первое, что меня поразило после прочтения книги, это отсутствие подлинного интереса к Кафке в русской писательской среде, причем как со стороны «официальных» писателей, так и в среде писателей или литераторов, настроенных по отношению к режиму скорее оппозиционно. Да, Кафкой восхищалась (еще находясь в эмиграции) Марина Цветаева (письмо 1937 г., КРК, с. 482), о нем написал проникновенные слова Георгий Адамович (во вступлении к туринскому изданию «Процесса», 1970), заговоривший о «скрытой религиозной сущности творчества Кафки» (КРК, с. 489). Проза Кафки произвела глубокое впечатление на Марию Юдину (читавшую его по-немецки, письмо 1959 г., КРК, с. 494), Анну Ахматову, Григория Козинцева (впервые прочитавшего Кафку по-английски в 1959 или 1960 г., КРК, с. 496), Варлама Шаламова, который уже после прочтения первых рассказов, опубликованных в «Иностранной литературе», разглядел в них «символические памфлеты, трактующие о судьбах мира и человека» (КРК, с. 501), Геннадия Айги (сказавшего о Кафке: «...разве он значит для меня меньше, чем некоторые из моих любимых “канонизированных” святых?», 1984, КРК, с. 529).
Однако от многих других высказываний веет какой-то поверхностностью, толстокожестью, чуть ли не чувством собственного превосходства:
Илья Эренбург, 1963 (КРК, с. 69):
Можно ли отрицать Джойса и Кафку, двух больших писателей, не похожих друг на друга? Для меня это прошлое, это исторические явления. Я не делаю из них знамени, и я не делаю из них мишени для стрельбы. <...> Что касается Кафки, то он предвидел страшный мир фашизма. Его произведения, дневники, письма показывают, что он был сейсмографической станцией, которая зарегистрировала благодаря чуткости аппарата первые толчки. На него ополчаются, как будто он наш современник, а это крупное историческое явление.
Александр Твардовский, 1964 (КРК, с. 502):
Залпом прочел «Процесс» Кафки, правда, во второй половине уже порой «партитурно», но объемля, угадывая смысл и дух бегло просматриваемых, схватываемых оком страниц. И мне уже не кажется анекдотичным то, что кто-то в Румынии или Венгрии связывал имя Кафки с моим, имея в виду «Тёркина на том свете».
Константин Симонов, 1986 (КРК, с. 97):
И вот мы издали Кафку. Суетившиеся вокруг этого на Западе литературные спекулянты лишились привычной возможности надсаживать глотки по этому поводу и стали спешно искать другие. А у нас появились на полках интересные, хотя и не завоевавшие особенно широкого читательского признания книги талантливого и трагического писателя».
А точку – не вообще, конечно, а в нашем сегодняшнем повествовании, пусть поставит Макс Брод:
«Кафка не нуждается в защите. Но когда некоторые критики, комментируя его творчество, игнорируют то, что он неизменно утверждал в нем жизнь /наряду с элементом отрицания, который, безусловно, присутствует/, тогда я решительно протестую. Верно, что основное в переживаниях Кафки — это отчужденность и одиночество. Но он видел в одиночестве и ожесточении человека грех, против которого человек должен восстать. Если же он не восстает, придет возмездие, изображаемое им, правда, с некоторым садизмом».
При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького
