«Мне непонятно, что такое скрытность…»

«– А я тоже, как и вы, Волчий Сват.

Николай Митрофаныч – прищурно – оглядел Клюху.

Бугураев, кажется, выронил свою вставную челюсть. Несмотря на относительную молодость, Клюха знал, что у того нету своих зубов, а гребешковая пластина, которую он то и дело подсмыкивает языком, имеет зловредность выпадать в самый неподходящий момент, потому и речь его завсегда идёт с этаким присосом.

– Ну тебе виднее, кто ты, – произнес Верятин. – А почему я-то Волчий Сват?

– А потому что на зимнего Николу родились, – ответствовал Клюха.

– Я не знаю, когда означенный тобой Никола бывает, а мой день рождения в мае. И назвали меня Колькой в честь деда. Отчество у него было, по теперешним понятиям, занятное – Амифилохиевич.

Он чуть приобнял Клюху и вместе с ним направился в дом, на ходу раскуривая сигарету.

– А на охоту курямши не ходют! – предостерёг Клюха. И Верятин, с видом послушного поспешания, загасил сигарету, и произнёс:

– Значит, ты комендант по части охотничьего порядка?

– Да нет! – махнул рукой Клюха. – У нас комендантствует папанька. Но он вас забоялся.

Верятин расхохотался. Подхихикнули ему Охлобыстин и Бугураев.

– А ты, тёзка, – Николай Митрофаныч потрепал Клюху по щеке, – начальства не боишься?

– Не! – сказал он.

– А почему? – подотошничал Верятин.

– Потому что должности никакой не имею. А говорят, нету должности, нету дрожлости.

Николай Митрофаныч снова – вскидку – расхохотался.

Правда, он уж так дюже-то бы не восхищался ответами Клюхи, ежели бы знал, что тот шпарил по деду Протасу. Любил он слушать, как старик “рифмостригом”, как сам говорит, вводит начальство во злобу и в позор.

– А пожалковал бы ты, – снова начал Верятин, применив явно не городское слово, – ежели бы тебя, скажем, из школы исключили?

– Конечно, – солидно ответил Клюха. – Без образования ноне делать нечего. Вон папанька чего языком к оглоблям прилип. А потому что в школу две зимы ходил. Раньше-то с декабря начинали учиться. Пока все гуменные работы не саккуратят.

– Ну что ж, – заключил Верятин, – судя по всему, ты далеко пойдёшь.

– Еж-жели ми-милиция не-не остано-вит! – распевно взъехидничал Гараська, видимо, обидевшийся, что Клюха – так запросто – ради красного словца – не пожалел и отца.

Но все кругом улыбались, и это давало Клюхе понять, что все его слова – в кон. В этом он убедился и тогда, когда они вошли в дом, и Колька, полуахнув, увидел стол, который буквально ломился от еды, и было нырнул в свой закуток, из которого обычно наблюдал за пиршеством взрослых. Но Николай Митрофаныч выделил его глазом и подманил к себе.

– Чего же ты, – укорил, – именинник, а сдаешь позиции? Нынче ты должен править балом.

Клюха уселся рядом с Верятиным и пожалел, что оказался за столом неумойкой и что вихры у него на голове наверняка переживают “хаос гибели Помпеи”, как говаривает о его непричесанности Зоя Прокоповна. И Колька, как он считал, незаметно для всех и прочих, кто сидел рядом, начал смоченным в слюне пальцем обихаживать уголки глаз, а потом – таким же способом – прошелся и по голове.

– Ты чего-то, как кот умываешься, – неожиданно произнёс Николай Митрофаныч, который, казалось, был увлечен каким-то взрослым разговором и на него не обращал внимания.

– Это, – соврал Клюха, – так надо себя приаккурачивать, когда на охоту чалишь.

Отец, – а он – на прилепках – сидел на самых отдальках и про него никто из начальства так и не вспомнил, – погрозил Клюхе кулаком.

– Ты языку-то кашки давай, – шепанула оказавшаяся рядом мать».

(Евгений Кулькин, «Волчий Сват»)

«Шолохова я знал лично, – рассказал в одном из интервью волгоградский писатель Евгений Кулькин. – Он приезжал к нам на хутор Будыльский под Серафимовичем, беседовал с дедом и моей мамой, Александрой Ефимовной, которую, как и все, звал Санярой. Ближе познакомился с ним в Михайловке, когда уже писал стихи. Он сам позвал меня на встречу. Прошло несколько лет, и снова встреча в Михайловке, когда прочитал ему свой рассказ, он спросил: “Лучше меня хочешь писать?” – “Я и сейчас лучше пишу!” – ответил я. Он рассмеялся и сказал: “Узнаю, Санярин сын!” Бывал я и в Вёшенской не один раз вместе с Владимиром, двоюродным братом Марии Громославской, жены Шолохова… Знаю, что Шолохов написал великую книгу. Мы с ним в одной лодке, только гребём в разные стороны. Потому что он гребет в будущее, а я – в сторону, чтобы не говорили, что “плагиат”…».

Да, было такое: в Волгограде, языки не особо доброжелательные, упрекали Евгения Александровича в том, что он мнит себя «вторым Шолоховым», языки не столь злые сравнивали его творчество с наследием знаменитого автора «Тихого Дона»…

В 2024 году, 15 мая, исполняется 95 лет со дня рождения прозаика и поэта Евгения Александровича Кулькина.

Для протокола: Член Союза писателей России, руководитель Волгоградского отделения Центра духовной культуры им. Ф. Ушакова. Родился 15 мая 1929 года на железнодорожной станции Филоново (город Новоаннинский) Нижне-Волжского края (с 1934 года – Сталинградской области).

Казачьего рода. Автор поэтических сборников «Первая книжка», «Особые приметы», «Иду на зов», «Заповедь», «Внезапный дождь», «Песенный причал». Как прозаик известен трилогиями «Смертный грех», «Прощёный век», «Хазарань», романов о Сталинградской битве «Святой с минного поля», об историческом прошлом Царицына «Знак беды», повести о казачьем детстве «Последний день лета» и многих других книг – не менее четырех десятков. За трилогию «Смертный грех» писатель удостоен премии города-героя Волгограда.

Многие годы Евгений Кулькин работал журналистом, редактором радио. Особенности творчества писателя позволили Научно-исследовательскому институту истории русского языка Волгоградского госуниверситета обратиться к изучению во многом уникального способа образного мышления и составить словник по роману «Смертный грех» с указанием страниц употребления каждой словоформы, что необходимо для создания словаря донских говоров. Научно-исследовательский институт истории русского языка подготовил к защите ряд кандидатских и докторских диссертаций, выиграл два гранта Академии наук России по творчеству писателя Е. Кулькина.

За трилогию «Прощеный век» (романы «Крушение», «Покушение», «Искушение») Е. Кулькин стал лауреатом Всероссийской премии «Сталинград» в юбилейном для Сталинградской победы 2003 году.

Начав свою деятельность в 1956 году, писатель к своему 80-летию подготовил к изданию 15-томное собрание своих сочинений.

Евгений Кулькин являлся ответственным секретарём литературно-художественной газеты «Парнас».

Евгений Александрович Кулькин – лауреат Государственной премии Волгоградской области, премии «Имперская культура», премии МВД СССР. Звание «Почётный гражданин Волгоградской области» присвоено постановлением Волгоградской областной думы от 15 декабря 2005 года № 21/632.

Людмила Киреева, ответственный секретарь ВРО ООО «Союз писателей России»:

«…Улыбчивый, общительный хозяин кабинета, находясь в вечном окружении журналов, картин, рукописей, многочисленных книг, ежеминутно грозящих обрушиться лавиной с перегруженных полок, умудрялся в столь ограниченном пространстве принимать неограниченное число собеседников – учеников или коллег по перу.

Таким я впервые увидела Евгения Кулькина на Краснознаменской, 8. Знакомство с ним произвело на меня впечатление, равносильное тому, как если бы я встретила Толстого или Чехова…

…Читая романы Кулькина, наблюдала за судьбами хуторян рода Колотовкиных и других казачьих семей, переворошив вместе с писателем целый временной пласт от дореволюционных до современных дней. Герои прозаика − обычные люди, они растят хлеб, влюбляются, женятся, рожают детей, уходят на войну, соблюдают хуторские обычаи – живут согласно казачьему укладу. Нельзя обвинить автора в узкотемии, мол, всё о казаках и казаках… Он поведал об истории страны в целом, о жизни разных слоёв населения. Его волновали людские судьбы с их удачами и тяготами, подвигами и предательством, любовью и ненавистью. Читатель тоже не остаётся равнодушным, сопереживая и горю народному, и счастью человеческому, задаваясь вопросом: так что же такое смертный грех? Ответ писатель вложил в уста одного из своих героев: “Смертный грех – идти против своего народа!” А в “Прощёном веке” наш земляк ещё и доказал, что “Тихий Дон” всё-таки написал Михаил Шолохов, а не Фёдор Крюков.

Евгений Александрович создал широкомасштабные литературно-художественные полотна, вместившие в себя и прошлое, и настоящее, и взгляд в будущее».

…В большую литературe Евгений Кулькин вошел как поэт. Сборник «Первая книжка» у него вышел в 1960 году. Это было признание в любви к родному краю и утверждение духовных ценностей, которые он исповедовал вместе со своими земляками:

«Мне неизвестно, что такое сытость,

Сонливое довольство и тоска…

Мне непонятно, что такое скрытость

И каверзный удар исподтишка».

Несмотря на очевидное достоинство поэтического наследия Евгения Александровича, именно в прозе автор выразил себя с максимально возможно.

«Прошло два года со дня его кончины, а я по-прежнему слышу неспешную твердь голоса Евгения Александровича, – вспоминал заместитель председателя Правления Союза писателей России Сергей Котькало. – Перечитывая роман “Святой с минного поля”, слышу шуршание ковыля на снегу, материнские всхлипы о тех, кто навечно остался лежать в Сталинградской земле, кто искалеченным вышел из Сталинградской сечи. Вижу, как подросток Женя со сверстниками таскает трупы на Мамаевом кургане, и задыхаюсь вместе с ним от смрада… А то дышу и не могу надышаться буйством Сталинградской сирени, когда 2 мая 1943 года сталинградское “Динамо” победит московский “Спартак” со счетом 1:0…

А потом, это редкое сочетание царицынского, волжского и донского духа в характере внука двух последних атаманов из станицы Усть-Медведицкой Евгения Кулькина… Речки разные, а так слились воедино в одном человеке, – поспевай только за течением бурной фантазии в его стихии, будь то поэма или баллада, роман или повесть…

Писал Евгений Александрович размашисто, мазок крупный, кисть широкая, и в тоже время никакая деталь не меркла, не тушевалась, не говоря о норове того либо иного персонажа. Ему любое эпохальное событие было по плечу, все чувствовал и понимал, знал, где каким цветом что отобразить, какую лошадь пустить галопом, какой гужевой состав запрячь волами или обойтись, по необходимости, коровами.

Умел Евгений Александрович двумя–тремя штрихами такую круговерть заметелить, что и небу становилось жарко… А география иных романов Кулькина охватывала мир от края до края земли, – тут вам и Россия, и Бразилия с Аргентиной, и Париж с Лондоном, и плач попрошайки на площади у Собора святого Петра в Риме, и измождённые голодом эмигранты-казаки в Югославии, и Африка, что нам не нужна, и Китай… – всё написано подлинно, не занудно, со знанием природы, климата до мельчайших подробностей, архитектуры, промышленности, океанических штормов и вулканических извержений…

Что касается казаков, их быта, традиций, характеров, манеры поведения, – тут и говорить нечего. Е. А. Кулькин, что называется, владел безупречно языком казаков, не стилизовал, не насиловал его, писал живо и образно, ни на кого не похоже, своё из себя».

…Евгений Александрович Кулькин всю свою жизнь посвятил одной женщине, своей музе и единомышленнице – волгоградской поэтессе Елизавете Иванниковой. Супруги воспитали двоих сыновей: старший, Игорь, стал писателем, младший Евгений – журналистом.

Ушел из жизни писатель и поэт Евгений Александрович Кулькин в 2019 году, несколько дней не дожив до своего 90-летия.

При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького.

Фото: Портрет Евгения Кулькина (2014) работы волгоградской художницы Ирины Тур