«Структура моих книг доставляет мне немало неприятностей».
«Но в его намерения вовсе не входило ни философствовать ни утруждать себя пытаясь помыслить о том чего мысль человеческая не в силах вместить или постичь, поскольку сейчас всё сводилось всего-навсего к тому чтобы постараться высвободить свою ногу. Потом, прежде даже чем Блюм спросил его, он подумал Который теперь может быть час, и прежде даже чем успел ему ответить Какая разница, он ответил это уже себе самому, рассудив что так или иначе им не на что теперь употребить свое время, поскольку они не выйдут из этого вагона пока он не проедет предусмотренное расстояние, а это для тех кто регламентировал его маршрут было вопросом отнюдь не времени, но организации железнодорожного движения таким же как если бы в нем перевозили обратным фрахтом пустые ящики или поврежденную боевую технику, словом то что в военное время перевозят в последнюю очередь: и вот пытаясь объяснить Блюму что время как таковое есть лишь простейшая информация позволяющая управлять собой исходя из положения своей тени а вовсе не средство узнать не пришла ли пора (то есть не подошла ли подходящая пора) поесть или поспать, поскольку спать-то они могли сколько угодно, ничего другого им даже не оставалось, соразмеряясь, однако, с тем чтобы множество чужих конечностей, перепутанных, налезающих друг на друга не придавили бы вам руку или ногу, во всяком случае то что как вы знали было раньше вашей рукой или ногой хоть и сделалось теперь почти нечувствительным и, в какой-то степени, отделенным от вас, ну а что касается того не пришла ли пора поесть то это легко было определить — или вернее установить — исходя не из того что ты проголодался как бывает обычно около полудня или около семи вечера, а из того не наступила ли уже та критическая точка когда разум (а вовсе не тело, которое может выдержать гораздо дольше) не в силах больше ни минуты лишней вынести мысли — пытки — что имеется нечто что может быть съедено: и вот он не спеша шарил в темноте пока ему не удавалось развязать хранимый из осторожности под головой (таким образом сознание того что существует кусок хлеба в некотором роде постоянно присутствовало в его мозгу) тощий рюкзак откуда он извлекал, почти с той же осторожностью с какой извлекал бы взрывчатку, некий предмет который его пальцы опознали (по какой-то рассыпчатой шероховатости, по приблизительно овальной и плоской форме — слишком плоской) как именно тот предмет который они искали и размеры и форму которого он считал своим долгом определять на глазок (все так же на ощупь) как можно точнее пока не решал что достаточно уже обследовал его и теперь надо попытаться разломить его на две равные части стараясь при этом (опять-таки с той же осторожностью словно бы это был динамит) подбирать все невесомые крошки которые сыплются ему в пригоршню о чем он догадывался по легкой, почти неощутимой щекотке и он в конце концов распределил их почти поровну на каждую ладонь, но пойти дальше этого, окончив дележ, был уже неспособен, то есть неспособен найти в себе достаточно мужества, самоотречения или душевного величия, чтобы уступить Блюму тот кусок который казался ему больше, и предпочитал подставить ему в темноте обе ладони которые Блюм отыскивал протягивая вперед руку, и после этого он старался как можно скорее забыть (то есть заставить забыть об этом свой желудок где, в то самое мгновение когда Блюм делал выбор, что-то сжималось, бунтовало, вопило уже с какой-то дикой рыдающей яростью) забыть о том что он знает что Блюму достался лучший кусок (то есть тот который весил должно быть на пять-шесть граммов больше), и вот он стремился думать, прежде всего, только о крошках которые высыпал из ладони в рот, потом только об этой вязкой массе стараясь жевать как можно медленнее и при этом еще воображать что его рот и желудок это рот и желудок Блюма которому теперь он пытался объяснить что виной всему было солнце скрывшееся в ту самую минуту, хотя, подумал он, никогда он всерьез не надеялся что им может повезти даже будь на небе солнце: «Потому что я великолепно знал что это было невозможно что не было другого исхода и что мы в конце концов попадемся: все это ни к чему не вело однако мы сделали попытку я сделал попытку шел до конца притворяясь что верю будто нам может повезти упорствуя в этом не с безнадежностью отчаяния но так сказать лицемерно хитря с самим собой словно бы надеясь что сумею заставить себя поверить что я верил что это было возможно тогда как я знал что все наоборот, и плутая кружа по этим дорогам между этими изгородями точными копиями той за которой притаилась в засаде его смерть, где на мгновение я увидел как сверкнула из ружья черная молния прежде чем он упал рухнул точно подорванная статуя покачнувшись вправо, и тогда мы повернули назад и взяли в галоп пригнувшись приникнув к лошадиной холке чтобы не послужить мишенью а тот за изгородью стрелял теперь по нас, и среди залитой солнцем широкой равнины мы слышали разрывы выстрелов слабые смертельные и смехотворные точно стреляли из петарды, из детского пугача, и тут Иглезиа сказал Он попал в меня, но мы продолжали скакать и я сказал А ты знаешь куда, а он В бедро вот скотина, я сказал Можешь продержаться еще немного, жалкие плевки автоматных очередей теперь ослабели потом и совсем прекратились: не замедляя хода не выпуская поводьев скакавшей рядом с ним запасной лошади он провел ладонью сзади по бедру потом взглянул на свои пальцы и я тоже взглянул они были слегка выпачканы в крови я спросил Больно, но он пе ответил и все проводил ладонью по бедру которое мне не было видно поэтому я смотрел на его пальцы, лошади наделены особым чутьем поскольку я никогда прежде не ездил по этой дороге разве что он здесь бывал, все так же не замедляя хода все три одновременно повернули направо и тут Иглезиа застонал О-оо-оо… о-аааа… тогда они перешли на шаг, и опять ничего не было слышно кроме щебета пичужек, тяжелого дыхания трех лошадей их фырканья я спросил Ну что? Он снова взглянул на свою ладонь потом изогнулся в седле но мне ничего не было видно потому что задето у него было правое бедро, когда он выпрямился вид у него был озабоченный и сонный скорее даже ошеломленный и главное недовольный он пошарил в кармане вытащил оттуда грязный носовой платок когда он отнял его от раны все с тем же ошеломленным и сердитым видом на платке была кровь я спросил Сильно задело? но он не ответил только пожал плечами и сунул платок в карман вид у него был скорое раздосадованный словно он злился что был не серьезно ранен что пуля только оцарапала его, наши конные тени шагали слева от нас и сливались теперь с прямоугольником подстриженной живой изгороди: поскольку была весна кустарник еще не успел подрасти и все вокруг напоминало сад с низко подрезанными деревьями, именно сад напоминал этот самшитовый пожалуй даже хвойный кустарник мне представлялись геометрически подстриженные луукаики сады на французский манер вычерченные затейливыми перепутанными линиями купы деревьев и уголки Для любовных свиданий маркизов и маркиз переряженных пастухами и пастушками которые ищут друг друга на ощупь вслепую ищут и находят любовь смерть тоже переряженную пастушкой в лабиринте аллей и значит мы могли бы здесь встретить его он мог бы стоять на повороте дороги, прислонившись спиной к изгороди невозмутимый спокойный и убитый наповал в своем голубом бархатном охотничьем костюме с напудренными волосами с ружьем и дыркой посредине лба а из виска теперь непрерывно струилось что-то как на тех картинах или у статуй святых чьи глаза или стигматы начинают слезоточить или кровоточить раз или два раза в столетие по случаю великих катастроф землетрясений или огненных дождей, что-то вроде темно-красного повидла, словно бы война насилие убийство как бы воскресили его дабы убить вторично словно бы выпущенная из пистолета полтора века назад пуля все эти годы стремилась достичь своей второй мишени дать заключительный аккорд новому бедствию…».
(Клод Симон, «Дороги Фландрии»)
Клод Симон: «Структура моих книг доставляет мне немало неприятностей. Работая над «Дорогой во Фландрию» я каждую тему и образ обозначал своим цветом. Делая так, я мог визуализировать всё целиком, изменить его, улучшить то, как проявляются характеры, смены сцен, повторы и выход актёров на поклон. Однажды композитор Пьер Буле сказал, что моя главная проблема — это, наверное, периодичность, которая в музыке выражается частотой повторов темы или припева, если допускать изменения тона. Буле был в точности прав. Он не встретил много повторов в моих книгах, но понял, что моя трудность состоит в их компоновке».
Доставляет ли структура книг Клода Симона трудности его читателям? Смеем предположить, что да. Но «если книга скучна для читателя, то почему бы её просто не выкинуть? Это ведь просто. Я так всегда поступал, когда книга не доставляла мне удовольствия. Мы живём в демократическом обществе. И можем выбирать для чтения то, что нам нравится».
И еще он сам сказал на этот счет: «Я пишу как умею»; «Мои книги всегда имели успех у критиков, но для широкой публики не становились «событием»; «Я пишу только для удовольствия, ради того, чтобы что-нибудь сделать, и естественно, в надежде быть прочитанным. И очевидно, что эта надежда не полностью напрасна, коль скоро сейчас (1992) у меня во многих странах тысячи читателей».
В 2023 году, 10 октября, исполняется 110 лет со дня рождения Клода Эжена Анри Симона, лауреата Нобелевской премии по литературе (1985).
После вручения ему «нобелевки», Клод Симон сказал:
«Никто и никогда не пишет о том, что бывает до начала творческого процесса, все говорят о том, что происходит во время этого процесса, в настоящем, и является результатом не конфликта между едва намеченным планом и языком, а наоборот – симбиоза, вследствие чего рождается нечто несравненно более богатое... Поэтому не доказывайте, а показывайте, не воссоздавайте, а создавайте, не выражайте, а открывайте... Роман, как и музыка, – это не воспроизведение темы, а выражение гармонии».
Что касается процесса, то писатель отмечал: «Всё моё творчество проистекает из личного опыта. Если бы надо было признать чьё-либо влияние, то я назвал бы Достоевского, Чехова, Джойса, Пруста и Фолкнера». Желающим подробности: «Я пишу шариковой ручкой (Stabilo-Stylist 188), после чего пользуюсь пишущей машинкой. Создание книги сопряжено у меня с большими трудностями. Мои фразы образуются шаг за шагом, они пишутся и стираются, поэтому использование пишущей машинки невозможно».
Однако, использование капиллярной пишущей ручки всемирно известного бренда, разумеется, не гарантия успеха: «работаю каждый день, в одни и те же часы, регулярно. Я не верю во вдохновение — я верю только в труд, в поглощённость трудом. Труд требует непрерывности — каждый день, каждый день, каждый день. Если останавливаешься, очень трудно взяться снова. Во всяком случае, я в этом уверен. Я говорил об этом в Стокгольме: я не верю во вдохновение, я верю в труд, в поглощённость трудом, это значит ежедневно браться за работу, в определённое время — для меня это три часа в день работать и не отрываться. Ну, я могу, конечно, оторваться и сейчас же вернуться за рабочий стол, но всегда говорю себе «я должен», даже если напишу всего две строки за день. Иногда больше двух строк и не приходит, зато в другой раз бывает страница или полторы, и если это делается регулярно…»
Еще о «нобелевке»: «Мне повезло. Во-первых, я получил в наследство очень скромное, небольшое состояние, которое, однако, обеспечило мне материальную независимость. Я имел возможность всегда писать то, что мне нравилось, не заботясь, будет ли это продаваться. И другая моя удача — встреча с хозяином издательства «Минюи», самоотверженным человеком, не ищущим от писателя дохода. Он издавал Беккета, когда Беккет ещё не был лауреатом Нобелевской премии, когда его книги не продавались, издавал меня, других, он не ставил на первое место коммерческие заботы. И так вот мы с ним работаем много лет. Мои книги продавались довольно слабо, но в конце концов, как вы видите, мне дали Нобеля. Две Нобелевские премии на маленькое издательство… Когда мне присудили Нобелевскую премию, один журналист спросил моего издателя, доволен ли он этим. Он ответил: "Я уже привык…»
Клод Симон родился в Антананариву (Мадагаскар) в семье французского военного. Мальчик вскоре осиротел – отец пал на полях Первой мировой войны.
Ребенок воспитывался матерью во французском городе Перпиньян, а после её преждевременной смерти от рака в 1924 году – бабушкой. С 7 до 16 лет Клод учился в частной католической школе Collеge Stanislas de Paris (престижный парижский Коллеж Станислава).
В это время подросток увлекся живописью, интерес к которой сохранил на всю жизнь. Именно мечта стать художников привела юного Клода Симона в художественную школу на Монпарнасе, открытую известным французским живописцем, скульптором, педагогом, автором несколько значительных книг по искусству Андре Лотом. Параллельно с живописью Клод Симон увлеченно занимался художественной фотографией – все это позже сильно повлияло на стиль письма романиста, чьи произведения принято причислять к постмодернистской школе «нового романа» («антиромана»).
«Я романист. Меня интересует не почему происходят вещи, а как.
Когда я сижу перед чистым листом бумаги, мне противостоят две вещи: с одной стороны, неприятная путаница эмоций, воспоминаний, образов внутри меня. С другой стороны, язык, слова, которые я буду искать, чтобы выразить это, и синтаксис, который определит их расположение, в чью утробу они в некотором смысле попадут.
И сразу же я обнаруживаю, во-первых, то, что человек пишет (или описывает), никогда не бывает чем-то, что происходило до написания. Напротив, он производит себя (во всех смыслах этого слова) в процессе работы в своём собственном настоящем. Это результат не конфликта между очень расплывчатым первоначальным образом и языком, а наоборот, их симбиоза, так что, по крайней мере, в моём случае результат бесконечно богаче, чем намерение».
Но это Клод Симон скажет потом. А тогда, еще до Второй мировой войны, начинающий художник и писатель (картины он начал писать раньше книг, но пробовать свои силы в прозе начал в 1930 годы) жил в Париже, путешествовал по Европе, посетил Советский Союз.
С 1934 по 1935 год он служил в 31-м драгунском полку французской армии.
В 1936 году Симон отправился в Барселону, чтобы воевать на стороне республиканцев против Франко. Но в республиканском движении он быстро разочаровался и покинул Испанию.
Клод Симон: «Если жизнь иногда бывает трудна, полна неудач и страданий, то я кое-что знаю об этом: я сражался на войне, был заключённым, принуждённым работать в трудовом лагере, плохо питался, позже тяжело болел – но я также знаю, что в жизни есть много места для радости и удовольствия».
С началом Второй мировой войны, в 1939 году, Симон вновь надел мундир драгуна и вскоре стал, подобно отцу, кавалерийским офицером, бригадным генералом. В мае 1940 года он участвовал в битве при Маасе – однако по плану Эриха фон Манштейна, танковая группа Клейста, при поддержке люфтваффе, 15 мая преодолела реку Маас с боем и полностью сломила оборону бельгийского сопротивления и французских дивизий легкой кавалерии. Клод Симон чудом остается в жив, был пленен, помещен сначала в концлагерь под Мюльбергом, в Саксонии, а затем в лагерь для военнопленных на территории Франции, откуда ему удалось сбежать.
Известно, что в дальнейшем писатель участвовал в движении Сопротивления в Перпиньяне.
После войны Симон вернулся в Париж, в 1951 году впервые женится и с тех пор жил то в своей парижской квартире в Латинском квартале, то в своем имении рядом с деревушкой Сальс, к северу от Перпиньяна, в восточных Пиренеях. В 1978 году Симон женился вторично.
Свой первый роман «Шулер» Клод Симон завершил в годы второй мировой войны в Перпиньяне, книга вышла в свет в 1945 году и получила разноречивые оценки.
В ранних произведениях писателя – автобиографическом романе «Натянутая нить» (1947), «Гулливер» (1952), «Весеннее "посвящение в сан"» (1954), «Ветер» (1957) уже чувствуется интерес к времени, памяти, порядку и хаосу, стремление к ассоциативности и разорванной композиции. В поздних книгах все это «расцвело пышным цветом» и «встало в полный рост».
Клод Симон:
«Я вижу только один род гармонии — в искусстве, будь то музыка, живопись или словесность, потому-то я и пишу, чтобы достичь определённой гармонии. Да-да, гармонии всех вещей (во Франции ли происходит действие или где угодно, когда угодно, на войне) — всего того, что ударяет вас, затрагивает совершенно анархически, вразнобой, антигармонически — когда пишешь, пытаешься отыскать во всём этом гармонию.
Мне нечего донести до читателей. Я надеюсь только, что они получат удовольствие. Характер этого удовольствия трудно определить. С одной стороны, это то, что Ролан Барт называл «узнаванием» — узнавание чувств и эмоций, которые читателю известны из собственного опыта. С другой стороны, это открытие того, что читатель не знал о себе. Иоганн Себастьян Бах называл такой род удовольствия «ожидаемым неожидаемым».
Большое значение для Симона имел совет французского художника Рауля Дюфи, с которым он познакомился во время войны. В одном из своих интервью Симон вспоминал слова Дюфи: «Нужно уметь пожертвовать картиной, которую хочется написать, ради той картины, которую следует написать». Симон был верен этому завету на протяжении всего творческого пути, стремясь создать роман, который «следует написать».
В 1960 году Симон подписал «Декларацию 121», манифест французских интеллектуалов, поддерживающих движение за независимость Алжира. Роман «Дороги Фландрии», изданный в том же году, принес Симону премию журнала «Экспресс» за 1961 год. В романе «История» (1967), удостоенном премии Медичи, воплотилось формалистическое кредо Симона: писать книги «как картины, ведь каждая картина – это прежде всего композиция».
Роман «Битва при Фарсале» вышел в 1969 году. Критик Жан Рикарду, один из ведущих специалистов по «новому роману», предположил, что «Битву при Фарсале» следует анаграмматически воспринимать как «битву фраз» – в том смысле, что всякое повествование – это своего рода «словесное похождение».
В 1973 году Симон был удостоен почетной степени Университета Восточной Англии. В том же году был опубликован «Триптих» – роман «с ярко выраженной эротической направленностью», по мнению английского переводчика и исследователя Джона Флетчера, в этом экспериментальном романе переплелись три тесно связанных между собой и отраженных друг в друге сюжета о любви и смерти.
Клод Симон: «Основная слабость большинства эротических романов заключается в том, что в них изображаются общепринятые герои, бесхребетные щенки, лишённые глубины — неизбежные маркизы, английские лорды, мультимиллионеры, лакеи и лесники, для которых эти сексуальные акты просто случаются и всё, и по этой причине лишаются формы… Мне интересно изображать сексуальные сцены, которые перемежают другие, неэротические (как и происходит в жизни). Я пытался писать так несколько раз. Но печально, что так много табу окружают секс и становится трудно говорить о нём. Необходимо найти тон, дистанцию».
Следующий роман Симона, «Урок вещей» оказался зашифрованным еще больше. С точки зрения критика Франсуа Жоста, роман представляет собой «опыт текстуального самовоспроизведения».
В романе «Георгики» (1981) Симон несколько отошел от эксперимента своих предыдущих книг.
В 1985 году Симону вручили Нобелевскую премию по литературе с формулировкой «за сочетание в его творчестве поэтического и живописного начал», а также за «глубокое понимание роли времени в изображении человека». Представители Шведской академии отметили, что пессимизм Симона, его трагический взгляд на историю «сочетается с привязанностью к своим обязанностям, к наследию и традициям...».
Клод Симон:
«Не доказывать, а показывать; не воссоздавать, а создавать; не выражать, но открывать. Как и живопись, роман больше не претендует на то, чтобы быть связанным с какой-то важной темой; подобно музыке, роман изо всех сил пытается выразить гармонию».
Профессиональным писателем лауреат Нобелевской премии по литературе себя не считал:
«Написание романов — это не профессия. Писатель не получает месячную или годовую зарплату от начальника. Профессионал — это тот, кто приобрёл определённое число навыков, которые позволяют ему быть уверенным в том, что он получит какую-то отдачу, поддающуюся подсчёту. Мясник выучился резать мясо, доктор — диагностировать заболевания, каменщик — строить стены, и всё это согласно разнообразным правилам. А в искусстве нет правил. Наоборот, часто задачей является их нарушение. Без каких-либо гарантий. Следовательно, я являюсь любителем, которому чудесным образом время от времени даруют деньги.
Профессиональный писатель — это журналист, критик, на которого возложена обязанность регулярно писать за заранее определённую плату. Также авторы бестселлеров, которые пишут с целью понравиться самой широкой публике и получать за это постоянное вознаграждение».
Клод Симон является автором сборника стихотворений в прозе «Женщины» (при переиздании эта книга получила название «Волосы Вероники»). Эти тексты Симона иллюстрированные известным испанским художником-абстракционистом и сюрреалистом, а также скульптором Жоаном Миро-и-Ферра.
После развала Советского Союза Клод Симон снова побывал в России. Написал книгу «Приглашение» - она была переведена на русский язык в 2003 году.
Клод Симон умер 6 июля 2005 года в Париже. Похоронен на кладбище Монмартр.
При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького
