«…Страшно представить себе те чудовищные и беззаконные обстоятельства и людей, которые изъяли его из жизни в разгаре уже накопленной мудрости и таланта…»
«Фроим Грач остался один на своем дворе. Он сидел неподвижно, устремив в пространство свой единственный глаз. Мулы, отбитые у колониальных войск, хрустели сеном на конюшне, разъевшиеся матки паслись с жеребятами на усадьбе. В тени под каштаном кучера играли в карты и прихлебывали вино из черепков. Жаркие порывы ветра налетали на меловые стены, солнце в голубом своем оцепенении лилось над двором. Фроим встал и вышел на улицу. Он пересек Прохоровскую, чадившую в небо нищим тающим дымом своих кухонь, и площадь Толкучего рынка, где люди, завернутые в занавеси и гардины, продавали их друг другу. Он дошел до Екатерининской улицы, свернул у памятника императрице и вошел в здание Чека.
- Я Фроим, - сказал он коменданту, - мне надо до хозяина.
Председателем Чека в то время был Владислав Симен, приехавший из Москвы. Узнав о приходе Фроим а, он вызвал следователя Борового, чтобы расспросить его о посетителе.
- Это грандиозный парень, - ответил Боровой, - тут вся Одесса пройдет перед вами...
И комендант ввел в кабинет старика в парусиновом балахоне, громадного, как здание, рыжего, с прикрытым глазом и изуродованной щекой.
- Хозяин, - сказал вошедший, - кого ты бьешь?.. Ты бьешь орлов. С кем ты останешься, хозяин, со смитьем?..
Симен сделал движение и приоткрыл ящик стола.
- Я пусто, - сказал тогда Фроим, - в руках у меня ничего нет, и в чеботах у меня ничего нет, и за воротами на улице я никого не оставил... Отпусти моих ребят, хозяин, скажи твою цену...
Старика усадили в кресло, ему принесли коньяку. Боровой вышел из комнаты и собрал у себя следователей и комиссаров, приехавших из Москвы.
- Я покажу вам одного парня, - сказал он, - это эпопея, второго нет...
И Боровой рассказал о том, что одноглазый Фроим, а не Беня Крик, был истинным главой сорока тысяч одесских воров. Игра его была скрыта, но все совершалось по планам старика - разгром фабрик и казначейства в Одессе, нападения на добровольцев и на союзные войска. Боровой ждал выхода старика, чтоб поговорить с ним. Фроим не появлялся. Соскучившийся следователь отправился на поиски. Он обошел все здание и под конец заглянул на черный двор. Фроим Грач лежал там распростертый под брезентом у стены, увитой плющом. Два красноармейца курили самодельные папиросы над его трупом.
- Чисто медведь, - сказал старший, увидев Борового, - это сила непомерная... Такого старика не убить, ему б износу не было... В нем десять зарядов сидит, а он все лезет...
Красноармеец раскраснелся, глаза его блестели, картуз сбился набок.
- Мелешь больше пуду, - прервал его другой конвоир, - помер и помер, все одинакие...
- Ан не все, - вскричал старший, - один просится, кричит, другой слова не скажет... Как это так можно, чтобы все одинакие...
- У меня они все одинакие, - упрямо повторил красноармеец помоложе, - все на одно лицо, я их не разбираю...».
(Исаак Бабель, «Фроим Грач»)
«…Имел на друзей, знакомых невероятное влияние. Ему повиновались все, даже те женщины, которые его любили. Подобного случая магнетического влияния я не знаю» – Виктор Шкловский.
«…это человек неслыханно настойчивый, цепкий, желающий всё видеть, не брезгующий никакими познаниями, внешне склонный к скепсису, даже к цинизму, а на деле верящий в наивную и добрую человеческую душу» – Константин Паустовский.
«Всё ему было интересно, и он не понимал, как могут быть писатели, лишённые аппетита к жизни. Он говорил мне о романах Пруста: “Большой писатель. А скучно... Может быть, ему самому было скучно всё это описывать?..” …Он любил поэзию и дружил с поэтами, никак на него не похожими: с Багрицким, Есениным, Маяковским. А литературной среды не выносил: “Когда нужно пойти на собрание писателей, у меня такое чувство, что сейчас предстоит дегустация меда с касторкой...” У него были друзья различных профессий – инженеры, наездники, кавалеристы, архитекторы, пчеловоды, цимбалисты. Он мог часами слушать рассказы о чужой любви, счастливой или несчастной» – Илья Эренбург.
«Я уверена, что он был украшением жизни для каждого, кто встретил его на своём пути. Трудно и страшно представить себе те чудовищные и беззаконные обстоятельства и людей, которые изъяли его из жизни в разгаре уже накопленной мудрости и таланта» – Валентина Ходасевич.
«Как сейчас помню, я присел с его книгой на крылечке нашего сухумского дома, открыл её и был ослеплён её стилистическим блеском. После этого ещё несколько месяцев я не только сам читал и перечитывал его рассказы, но и старался одарить ими всех своих знакомых, при этом чаще всего в собственном исполнении. Некоторых это пугало, иные из моих приятелей, как только я брался за книгу, пытались улизнуть, но я их водворял на место, и потом они мне были благодарны или были вынуждены делать вид, что благодарны, потому что я старался изо всех сил.
Я чувствовал, что это прекрасная литература, но не понимал, почему и как проза становится поэзией высокого класса» – Фазиль Искандер.
Вот пять высказываний совсем разных людей об одном человеке. Можно привести ещё пять, десять, двадцать. Можно больше.
Только, полагаем, вы уже узнали, о ком речь.
В 2024 году, 13 июля (по другим сведениям, на день раньше, то, есть, сегодня, – биографы так и не пришли к единому мнению) исполняется 130 лет со дня рождения Исаака Эммануиловича Бабеля.
…Он мог написать только «Одесские рассказы», и стать знаменитым. Он мог не писать «Одесских рассказов», а явить миру рассказы «История моей голубятни», «Иисусов грех» и «Гюи Де Мопассан» – и стать знаменитым. Но он написал больше – восемь десятков рассказов, несколько киносценариев, две пьесы… Он написал «Конармию» – уже можно было стать трижды знаменитым! Сколько написанного им сгинуло без следа и навсегда в подвалах Лубянки, уже не узнать. Но знаменитым он, конечно, трижды знаменитым, сто раз знаменитым он стал – не мог не стать при своём таланте и великом стремлении познавать.
Мы не будем пересказывать его биографию – его биография в его рассказах, хотя литературоведы честно предупреждают, что при отождествлении рассказов с действительными событиями жизни И. Бабеля стопроцентного попадания не будет.
Мы не будем говорить о родных И. Бабеля, и о его женщинах. О чудесном языке И. Бабеля говорено и ещё сотни раз, будет говорено без нас. О пытках, под которыми он признался в шпионаже и троцкизме, оговорил товарищей и был расстрелян в 1940 году? И об этом не будем.
«…Она подошла к окошку и увидела необыкновенную, странную картину, увидела вот что:
Печка, в которой нагревают воду, была накалена докрасна. Ванна была наполнена кипящей водой. У печки на коленях стояла Римма. В руках её были щипцы для завивания волос. Она накаливала их на огне. У ванны стояла Алла, нагая. Длинные косы её были распущены. Из глаз катились слезы.
– Подойди сюда, – сказала она Римме. – Послушай, может быть, бьётся…
Римма приложила голову к ее чуть вздутому, нежному животу.
– Не бьётся, – ответила она. – Все равно. Сомневаться нельзя.
– Я умру, – прошептала Алла. – Вода обожжёт меня. Я не выдержу. Не надо щипцов. Ты не знаешь, как делается.
– Все так делают, – проговорила Римма. – Не хнычь, Алла. Не рожать же тебе…».
(Исаак Бабель, «Мама, Римма и Алла» )
И. Бабеля упрекали в порнографии.
«Макеев вскочил, завертелся и выпустил из маузера все патроны. Выстрелы прозвучали торопливо. Коростелёв ещё что-то хотел сказать, но не успел, вздохнул и упал на колени. Он опустился к ободьям, к колесам тачанки, лицо его разлетелось, молочные пластинки черепа прилипли к ободьям. Макеев, пригнувшись, выдергивал из обоймы последний застрявший патрон».
(Исаак Бабель, «Иван-да-Марья» )
«– Пане, – говорит она мне, – вы кричите со сна и вы бросаетесь. Я постелю вам в другом углу, потому что вы толкаете моего папашу…
Она поднимает с полу худые ноги и круглый живот и снимает одеяло с заснувшего человека. Мертвый старик лежит там, закинувшись навзничь. Глотка его вырвана, лицо разрублено пополам, синяя кровь лежит в его бороде, как кусок свинца».
(Исаак Бабель, «Переход через Збруч», «Конармия»)
И. Бабеля попрекали излишней натуралистичностью.
Семён Будённый, прочитав «Конармию», назвал И. Бабеля «дегенератом от литературы» – убавило ли это славы писателя? И стало ли меньше от слов С. Будённого правды о том, что боевой силой Революции были авантюристы, романтики-неврастеники и фанатики, поверившие умом, душой и сердцем в светлые идеалы, и готовые лить реки крови во имя их? Не последние сволочи, человеческие отбросы, как у смертельно обиженного на Советы Ивана Шмелёва, не идеализированные рыцари, как у Артёма Весёлого (Николая Ивановича Кочкурова), а живые люди, погрязшие в пороках, но нашедшие силы поворачивать этот мир без всякого архимедова рычага…
И. Бабель собирал материал и для романа о коллективизации. Был опубликован только один рассказ «Гапа Гужва» (с подзаголовком «Первая глава из книги «Великая Криница») и анонсированы, но так и не опубликованы, «Колывушка» и «Адриана Маринца». «Умельцы» НКВД, арестовав писателя, рабочие материалы к роману изъяли, и мир лишился, вероятно, ещё одной грандиозной книги.
Критик Вячеслав Полонский, прочитав начало «Великой Криницы», сказал: «Читал рассказ о деревне. Просто, коротко, сжато, – сильно. Деревня его так же, как и Конармия, – кровь, слезы, сперма. Его постоянный материал».
Но это не значит, что И. Бабель – холодный натуралист.
«Последние два года я живу в деревне, в колхозах, стараюсь смотреть на жизнь изнутри. Я не говорил этого раньше потому, что считал, что надо сначала написать книгу, сказав это через книгу. Может быть, в наше время так поступать нельзя.
Недавно я почувствовал, что мне опять хорошо писать. Я давно уже понял, что приближается “смерть” попутнической литературы. Она производит жалчайшее впечатление, представляя собой чудовищный диссонанс с темпами нашей большевистской эпохи.
Прошли тягчайшие для меня годы. Я искал новый язык, новый образ, соответствующий ведущей роли советской литературы. Я действовал как один из немногих её фанатиков. Медвежьи углы подсказали мне новый ритм...».
…И где они сегодня, эти критики и хулители? А И. Бабель – вот он, как живой, хотя и бронзовый, сидит на брусчатке мостовой на пересечении улиц Жуковского и Ришельевской в Одессе. Он взобрался на Памир, где его именем назван пик высотой 6007 метров. Он в космосе – это астероид № 5808 «Бабель». На бесконечных книжных полках в разных странах книги И. Бабеля стоят на видных местах. Ряд мировых авторов признавали его мощное влияние на своё собственное творчество.
Он и есть тот еврей, умеющий постоять за себя, он Беня Крик, «Король». Он и есть Гедали, мечтавший об Интернационале добрых людей, «чтобы каждую душу взяли на учёт и дали бы ей паёк по первой категории...».
При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького.
