«Поэтом Новой жизни» Валерий Брюсов стать так и не смог, хотя очень и очень старался…
«Как началась катастрофа, я ничего не могу рассказать. Теперь известно, что первые грозные явления, так сказать, сигнал к общему восстанию, произошли на Центральной Станции. Но что там свершалось, какое чудовищное зрелище предстало людям, работавшим там, – не расскажет из них никто, потому что все они погибли до последнего. Теперь, по разным догадкам, стараются восстановить адски фантастическую сцену, разыгравшуюся в огромных подземных залах Станции: ливни внезапно вспыхнувших молний, целый потоп электрических разрядов, грохот, подобный миллиону громов, ударивших одновременно, сотни и тысячи людей, – инженеров, помощников, рядовых рабочих, – падающих обугленными, уничтоженными, разорванными в куски или кривляющимися в мучительно-невероятной пляске… Но всё это – лишь предположения, и, может быть, всё происходило совсем не так. Во всяком случае, я об этом ничего не знаю и ничего не знал в те минуты, скорее – мгновения, когда всё это совершалось.
Примечательно, что нас, всю семью, разбудил, как всегда, утренний звонок, поставленный на 7.15. Следовательно, четверть восьмого утра аппараты ещё действовали нормально, если только то не было дьявольской хитростью со стороны заговорщиков, не желавших, чтобы раньше времени узнали о начавшемся восстании. Мы зажгли свет, жена поставила на плитку автоматический кофейник, Андрей прибавил тепла в комнатах – и все наши распоряжения исполнялись аккуратно. Или катастрофа произошла несколько минут спустя, или в нашем доме действовал не ток со Станции, а местный аккумулятор, или, повторяю, мятежники коварно скрывали от жителей города истинное положение вещей… За стенами слышался обычный гул моторов и пропеллеров.
Я торопился, так как по пути на службу предполагал навестить своего друга Стефана, который был болен. Не желая терять времени, я попросил бабушку (так все в семье называли мою мать) сказать Стефану по телефону, что буду у него. Старушка взяла трубку городского телефона, поднесла её к уху, нажала соответствующие цифры на таблице и, наконец, соединительную кнопку… И вдруг произошло нечто, чего мы сразу не могли понять. Бабушка трагически вздрогнула, вся вытянулась, подпрыгнула в кресле и рухнула наземь, выронив телефонную трубку. Мы бросились к упавшей. Она была мертва; это было несомненно по её искаженному лицу и по отсутствию дыхания, а ухо, которое она держала у телефона, было прожжено, словно ударом молнии невероятной силы.
Мы глядели друг на друга и с отчаяньем и с удивлением. Конечно, сделаны были попытки привести старушку в чувство, но я сразу увидел, что это бесплодно. “Надо вызвать врача”, – сказал я и нагнулся, чтобы поднять телефонную трубку. Но жена бросилась ко мне одним прыжком, схватила меня за руку и закричала решительно: “Нет! Нет! Не трогай телефона! Ты видишь: в нём что-то испортилось! Тебя убьет, как бабушку!” Каким-то инстинктом Мария угадала правду, почти насильно, – так как я возражал и сопротивлялся, – не допустила меня до телефона и тем спасла мне жизнь – увы! напрасно! Много лучше для меня было бы погибнуть тогда, в самом начале ужасов, такой же мгновенной смертью, как моя бедная мать!
После недолгого спора мы решили было, что я немедленно поднимусь в 14-й этаж, где, как мы знали, жил молодой врач. Уже я направился к двери, как внезапно погас во всей квартире свет. Было уже достаточно светло на улице, но всё же это явление нас поразило. И опять Мария, с удивительной проницательностью, сразу определила совершающееся. “Что-то испортилось на Станции, – сказала она, – будь осторожен!” Потом она повелительно приказала Андрею не прикасаться более ни к каким кнопкам и рукояткам: чудесная прозорливость женщины, не спасшая, однако, её самоё! А я между тем уже был на площадке. К моему изумлению, там толпилось человек двадцать, встревоженных, взволнованных. Оказалось, что почти в каждой квартире случилось какое-нибудь несчастие: некоторые были убиты, как бабушка, при попытке говорить по телефону, другие получили страшный удар при прикосновении к рычагу телекинемы, третьих обварило вырвавшимся паром, одному заморозило руку из холодильника и т. д. Было ясно, что правильная работа машин нарушилась и что все провода таили теперь опасность».
(Валерий Брюсов, «Восстание машин»)
«Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
И прозрачные киоски,
В звонко-звучной тишине,
Вырастают, словно блёстки,
При лазоревой луне.
Всходит месяц обнажённый
При лазоревой луне…
Звуки реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.
Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене».
(Валерий Брюсов, «Творчество»)
…А ещё Брюсов – драматург, переводчик, литературовед, литературный критик, историк, журналист, редактор, теоретик и один из основоположников русского символизма. И марки собирал: даже был избран почётным председателем редакционной коллегии Всероссийского общества филателистов.
В 2023 году, 13 декабря, исполняется 150 лет со дня рождения Валерия Яковлевича Брюсова.
«…Я либо читаю, либо пишу стихи. Пишу и читаю днём, ночью, дома и в институте на уроках. Читаю из-под парты, положив себе на колени декадентскую книжку.
Вслед за мной добрая половина институтцев распевает на все лады Валерия Брюсова:
О, закрой свои бледные ноги!»
(Анатолий Мариенгоф, «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги»)
…В своей гениальности Валерий Брюсов, кумир длинноволосых юношей и очаровательных девушек, своё предназначение видевших в служении музам, убеждён был с ранних лет. Ещё в дошкольном возрасте мальчик написал первую комедию — «Лягушка». Гимназистом он уже во всю писал стихи и прозу. В 1898 году он записал в своём дневнике: «Юность моя – юность гения. Я жил и поступал так, что оправдать моё поведение могут только великие деяния». К моменту появления этой записи В. Брюсов уже «схлопотал» от критиков за свой первый поэтический сборник «Chefs d’oeuvre» («Шедевры»). Но критика поэта не смутила, он к ней был готов и в авторском предисловии заявил: «Печатая свою книгу в наши дни, я не жду ей правильной оценки ни от критики, ни от публики. Не современникам и даже не человечеству завещаю я эту книгу, а вечности и искусству».
…Будущий поэт появился на свет в московской купеческой семье. Воспитанием сына отец особо не утруждался, более увлекаясь скачками, на которых впоследствии и проигрался в пух и в прах. Сына он, кстати, также «подсадил» на это дело, и 16-летний Валера даже написал и опубликовал статью в журнале «Русский спорт» в защиту тотализатора. Впрочем, отец обеспечил сыну образование в престижных московских гимназиях – из одной, правда, мальчика попросили вон за пропаганду атеистических идей: в семье они были сильны. «От сказок, от всякой „чертовщины“, меня усердно оберегали. Зато об идеях Дарвина и принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножать», – позже вспоминал В. Брюсов.
В начале 1890-х годов В. Брюсов увлёкся французскими символистами, хотя до того своим кумиром называл Н. Некрасова. А чуть позже, поддавшись всеобщему настроению – С. Надсона. Французы же, по собственному признанию В. Брюсова, открыли ему новый мир, и подвигли на творчество другого образца. В 1893 году В. Брюсов написал письмо П. Верлену, в котором назвал себя основоположником нового литературного течения в России. В конце того же 1893 года В. Брюсов создал драму «Декаденты» о недолгом счастье знаменитого французского поэта с Матильдой Моте, а также о некоторых взаимоотношениях Поля Верлена с Артюром Рембо.
С 1893 по 1899 год В. Брюсов постигал науки на историко-филологическом факультете Московского университета, успев за это время издать три сборника под названием «Русские символисты», в которых большинство стихов были написаны им самим. В 1895 году появился его дебютный «личный» сборник – «Шедевры», о котором мы уже сказали. В 1897 году студент женился на гувернантке своих младших сестер и братьев Иоанне Рунт, чешке по отцу, которая до самой смерти поэта была его верной подругой и помощницей, а позже оставила свой след в литературной истории как редактор-публикатор, мемуарист и переводчик. Брачные узы, к слову, не помешали Валерию Брюсову сильно увлекаться другими женщинами (для одной из них роман с поэтом стал толчком для добровольного ухода из жизни), в числе которых была знаменитая актриса Вера Комиссаржевская и даже младшая сестра законной супруги.
В 1897 году вышел сборник стихов поэта Me eum esse («Это – я»), где проявились урбанистические, исторические и научные мотивы.
После окончания университета в 1899 году В. Брюсов сблизился с поэтами-символистами, примкнул к новому издательству «Скорпион». В том же году В. Брюсов издал брошюру «Об искусстве», где изложил основы эстетических идей новой поэзии.
В 1900 году увидела свет книга Валерия Брюсова «Третья стража». По 1905 год поэт принимал непосредственное участие в создании альманаха «Северные цветы», по 1909 год он редактировал центральный печатный орган символистов – журнал «Весы». К этому времени В. Брюсов уже ходил в больших мэтрах и, более того, пребывал в статусе «жреца культуры».
Апогеем своего творчества в этом направлении В. Брюсов считал сборник «Венок». В 1909 году выход журнала «Весы» был остановлен, и уже через год поэт перестал позиционировать себя как лидер этого направления. В целом период 1910–1914 годов литературоведы называют временем творческого кризиса В. Брюсова. В 1910–1912 годах он довольствовался руководством литературным отделом журнала «Русская мысль».
Когда началась Первая мировая война, в 1914 году поэт в качестве военного корреспондента «Русских ведомостей» отправился на фронт. В тот период появились критические стихотворения В. Брюсова, так и оставшиеся неопубликованными.
К Октябрьской революции 1917 года Валерий Брюсов отнесся первоначально весьма критически, однако в мае 1918 года стал сотрудничать с наркомом просвещения РСФСР Анатолием Луначарским с целью наладить отношения между интеллигенцией и новой властью – являлся руководителем Комитета по регистрации печати, в 1918-1919 годах заведовал Московским библиотечным отделом при Наркомпросе, в 1919–1921 годах председательствовал в Президиуме Всероссийского союза поэтов. А в 1920 году вступил в РКП(б). Иван Бунин, узнавший об этом, отметил: «все левеет, “почти уже форменный большевик”. Не удивительно. В 1904 году превозносил самодержавие, требовал (совсем Тютчев!) немедленного взятия Константинополя. В 1905 появился с “Кинжалом” в “Борьбе” Горького. С начала войны с немцами стал ура-патриотом. Теперь большевик».
На определенных этапах жизни он работал в Госиздате, заведовал литературным подотделом художественного образования при Наркомпросе, преподавал в МГУ. В 1921 году Валерий Яковлевич выступил организатором Высшего литературно-художественного института, профессором и ректором которого оставался до конца жизни. Кроме того, В. Брюсов являлся редактором отдела литературы искусства и языкознания в коллективе, готовящем первое издание Большой советской энциклопедии.
«Поэтом Новой жизни» В. Брюсов стать так и не смог, хотя очень и очень старался. Все его вдохновленные революцией творческие эксперименты остались одинаково мало понятыми как сторонниками модернизма, так и народными, как говорится, широкими массами. Т
К 50-летнему юбилею в 1923 году Советское правительство одарило поэта грамотой за заслуги перед страной. Жить Валерию Брюсову после этого оставалось меньше года…
Осенью 1924 года Валерий Брюсов заболел крупозным воспалением лёгким и 9 октября скончался. По мнению ряда исследователей, здоровье 50-летнего поэта было изрядно подорвано систематическим употреблением наркотических веществ. «Ещё с 1908 года он был морфинистом, – писал о Валерии Брюсове его друг, поэт Владислав Ходасевич. – Старался от этого отделаться, но не мог. Летом 1911 года д-ру Г. А. Койранскому удалось на время отвлечь его от морфия, но в конце концов из этого ничего не вышло. Морфий сделался ему необходим. Помню, в 1917 году во время одного разговора я заметил, что Брюсов постепенно впадает в какое-то оцепенение, почти засыпает. Потом он встал, ненадолго вышел в соседнюю комнату – и вернулся помолодевшим...».
В. Брюсов скончался после довольно таки продолжительной агонии на руках жены и дочери в своей московской квартире на Первой Мещанской (ныне проспект Мира, 30), похоронен был на столичном Новодевичьем кладбище среди могил своих предков.
Следует, пожалуй, упомянуть о том, что, по оценке многих современников, Валерий Брюсов отличался весьма сложным характером. Владислав Ходасевич, в частности, выразился по этому поводу исчерпывающе резко: «Он не любил людей, потому что, прежде всего, не уважал их. Это, во всяком случае, было так в его зрелые годы. В юности, кажется, он любил Коневского. Неплохо относился к З. Н. Гиппиус. Больше назвать некого. Его неоднократно подчеркнутая любовь к Бальмонту вряд ли может быть названа любовью. В лучшем случае это было удивление Сальери перед Моцартом. Он любил называть Бальмонта братом. М. Волошин однажды сказал, что традиция этих братских чувств восходит к глубокой древности к самому Каину».
При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького
