«Историю, известно, делают люди, и всё же испытываешь наивное удивление, прослеживая, как тонкая нить человеческой жизни вплетается в пряжу истории…»
«В читальне он не показывался, а показывался лишь на тесных сходках в квартире хозяев библиотеки братьев Карауловых. Отворил ему нынче старший, Николай Андреевич, человек плечистый, гулкоголосый.
Ах, мирная картина! Круг от лампы, блики самовара, белое запястье женщины, опустившей стакан в полоскательницу, а в серебряной сахарнице – твёрдая голубизна колотого сахара. И наплыв папиросного дыма. Мирная картина… “О, в самом бы деле”, – с внезапным и грустным сожалением подумалось Дегаеву.
Он знал собравшихся. Филолога и поэта Якубовича: “Так без жизни проносится жизнь вся моя: поглощаемый мутною тиною, я борюсь день и ночь, сам себе – и судья, и тюрьма, и палач с гильотиною…” Ну да, да, а молодость своё берёт – румянец-то ровный, юношеский, неподвластный горькой думе… И милейший Стась Куницкий тут же, огненным взором брызжет, воплощённая пылкость, этот Стась Куницкий, в жилах его горячая, как пунш, смесь польской и грузинской крови. Он Дегаеву вроде бы крестником: Стасю передал Сергей Петрович нелегальный кружок в Институте путей сообщений… Кто ещё? Ага, в креслах, поодаль, как будто в гоголевской шинели с поднятым воротом, неулыбчивый Флеров. Крупный, породистый нос, выпуклая, будто вызывающе развёрнутая грудь. “Кто знает, господа, не перейдёт ли в скором времени дело революции в руки рабочих?” Это он сказал, неулыбчивый Флеров. А вот и Блинов. Блинов демократически пьёт чай – с блюдечка пьёт, вытянув губы. Блинов – будущий горный инженер (ежели не арестуют) и будущий зять (ежели Лизонька не отвергнет, что, впрочем, весьма сомнительно-с).
Дегаев принял от хозяйки стакан чаю, но ещё не поставил на стол, как почувствовал пристальный взгляд и поднял голову.
В стакане тонко и дробно зазвенела ложечка; Сергею Петровичу почудилось, что где-то там, на улице, проехала тяжёлая фура, и вот здесь, в комнате, этот дробный, тонкий звон. Он поставил стакан.
Ювачев? Дегаев смотрел на отрочески тонкого, загорелого офицера. Неужели Ювачев? Неужели один из тех офицеров-южан, с которыми он, Дегаев, познакомился в Одессе и в Николаеве? Значит, уцелел?
Ювачев, сын мелкого придворного служащего, был похож на романтичных моряков из увлекательных книжек капитана Марриэта: хорош собою, чёткий очерк рта, бронзовость, которой одаривают солнце и ветер морей.
Ювачев стоял у зашторенного окна, спрятав руки за спину.
– Последний из могикан? – печально улыбнулся Дегаев.
– Вам уже известно? – быстро и неприязненно спросил прапорщик.
– Следовало ожидать, – вздохнул Дегаев. Прибавил значительно: – Увы, следовало. Да-с.
– Отчего же “следовало”? – Ювачев голосом подчеркнул это утвердительное “следовало”.
Дегаев пожал плечами, словно удивляясь недогадливости молодого человека. И объяснил:
– Предательство. Я уж говорил: предательство. Я первый, верно, об этом сказал. Ещё когда у Софьи Григорьевны… Ну да вы об этом знаете, надеюсь.
Дегаев взял чай, негромко заговорил с публикой.
Ювачев не слушал. Достал папиросы и спички, но не закурил. Он задумался, на душе у него было смутно. Повернувшись, он лбом раздвинул шторы, приник к чёрному слепому окну.
Недавно в Одессе Ювачев впервые увидел Дегаева, представителя центра. Да и товарищи его, офицеры флотские и армейские, тоже, кажется, впервые встретились с этим невзрачным, хмурым Сергеем Петровичем.
Тогда, в Одессе, Дегаев внушал членам Военной организации необходимость возобновить террористические действия. Террор замер вместе с эхом бомб на Екатерининском канале, бомб первого марта восемьдесят первого года. Террор словно бы иссяк вместе с казнью императора Александра Второго и казнью террористов на Семеновском плацу. Возобновить террористические акты, по мысли Дегаева (стало быть, и центра), значило возвестить, что “Народная воля” существует, действует».
(Юрий Давыдов, «Глухая пора листопада»)
Юрия Давыдова называют одним из лучших российских исторических романистов прошлого века, стоящего в одном ряду с Алексеем Толстым, Ольгой Форш, Вячеславом Шишковым, Юрием Тыняновым, Юрием Трифоновым, Юлианом Семеновым и другими. Юрий Владимирович – автор многочисленных биографических повестей, посвящённых знаменитым русским путешественникам и учёным, но подлинную славу писателю принесла серия романов о народовольческом движении: «Март», «Глухая пора листопада», «Завещаю вам, братья», «На скаковом поле, около бойни», «Соломенная сторожка», «Бестселлер».
На вопрос «Как вы лично пришли к исторической прозе?», Ю. Давыдов обычно отвечал, что он к ней «не приходил», а «из неё вылупился»: «Я как бы существовал в истории, для меня это была такая же среда обитания, как дом и школа».
В 2024 году, 20 ноября, исполняется 100 лет со дня рождения Юрия Владимировича Давыдова.
Юрий Давыдов – коренной москвич, на свет появился в семье «гуманитариев»: его отец был журналистом, мать – педагогом. Однако юношей, когда пришло время определяться с будущим занятием, Юрий поступил в Выборгское военно-морское училище. Удивляться тому не приходится: то был 1942 год. Курсантом Ю. Давыдов принимал участие в боевых действиях Северного флота во время Великой Отечественной войны. Снял морскую форму Юрий Владимирович только в 1949 году, уволившись из ВМФ в звании старшего лейтенанта. К этому времени он уже окончил, – заочно, – истфак МГУ и вовсю печатался на страницах периодики, а будущие его книги ложились до поры «в стол». Впрочем, в 1949 году увидела свет и первая книга Ю. Давыдова – сборник рассказов «В морях и странствиях»
…В том же 1949 году Юрия Давыдова арестовали по обвинению в «антисоветской пропаганде». Суд был недолгим, а наказание суровым: лишение свободы на семь лет. В 1950 году из Бутырской тюрьмы его этапировали в Вятлаг. Однако будущий писатель оказался в числе тех заключенных, в чьей судьбе случился счастливый поворот в связи, не смотря на мрачность каламбура, со смертью «отца всех народов» товарища И. Сталина: он был освобождён досрочно в 1954 году, а в 1957 года реабилитирован.
Через четыре года после этого Юрия Владимировича, в 1961 году, уже приняли в Союза писателей – к этому моменту он был автором не менее пяти книг – «Южный Крест: повесть о капитане О. Е. Коцебу» (1957); «Капитаны ищут путь» (1959), «Март» (1959); «Фердинанд Врангель» (1959); «Иди полным ветром» (1961).
Ю. Давыдов прибегал к использованию малоизвестных архивных документов, был приверженцем сенсационно-уголовных сюжетов, и его книги о героях и мучениках народовольнического движения, и его предателях и ренегатах неизменно пользовались огромным вниманием читателей. Книги Ю. Давыдова, вскрывающие механизмы провокации, переплетение полицейских и революционных кругов в пореформенной России, разительно отличались от изложения этих же событий в учебной литературе.
В 1970-е годы в книгах Ю. Давыдова настойчиво проводится мысль о том, что никакие благие намерения не могут оправдать насилия над личностью (ярчайший пример – «Судьба Усольцева» (1973), повесть о попытке создания русской колонии Новая Москва в Африке).
С 1991 по 1995 год Ю. Давыдов являлся секретарём Союза писателей Москвы. В 1993 году подписал «Письмо сорока двух». В 2001 году возглавлял жюри «Букеровской премии».
В 1990-е годы Ю. Давыдов работал над большим романом о Владимире Бурцеве «Бестселлер».
Юрий Давыдов умер в возрасте 77 лет, оставив незавершённым роман «Такой предел вам положен». Похоронен на Переделкинском кладбище.
Юрий Владимирович награждён рядом наград: Орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени, Орденом Дружбы, Государственной премией СССР в области литературы, Литературной премией имени Сахарова, премией «Триумф».
При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького
