«По мне – одна усвоенная книга полезнее сотни просто прочитанных…»

«Разговор с Пастернаком. Он рубил ветки с елей. Подставлял лестницу, неловко ударял топором, ветки падали, работница ломала их и складывала на санки. Лицо у него было в соринках от веток и зимней прелой хвои.

“Я буду говорить откровенно. Мне трудно выступать. Что сказать? Можно сказать так, что потом опять начнётся плохое. Меня будут ругать. Не поймут. И опять на такое долгое время я перестану работать. Жена упрекает меня в мягкотелости. Но что мне делать? Кому нужно моё слово – я бы мог рассказать о встрече с Пятаковым, Радеком, Сокольниковым у Луначарского. Они упрекали меня в мягкотелости, в нерешительности, в отсталости от жизни, в неумении перестроиться. Они слегка презирали меня. А я невзлюбил их за штампы в мыслях и разговоре. Но те же штампы и теперь висят надо мной. Они в “Литгазете” – в статьях, в словах… Я помню, Пикель говорил ужасный вздор с видом учителя, уверенного в правоте. Я не верил ему. Но теперь, когда я смотрю в лицо того, кто говорит мне так же учительски, – я вижу в нем штамп Пикеля. Я хотел бы говорить о моральной среде писательства. О каких-то настоящих мыслях, которые приходят вне зависимости от суда или откликов, которые живут в нас и заставляют нас писать стихи или драмы. Зачем мне выступать? Я не смогу сказать по-обыкновенному, и опять выйдет плохо. Я лучше выступлю на небольшом собрании и все расскажу совершенно искренне. Я не понимаю, зачем мне говорить с большой трибуны?”

Он курил, бросал спички в пепельницу, останавливался, говорил, рваные мысли, фразы… Трудно было уследить за ходом его рассуждений… “Я понимаю, нужно говорить Киршону. Он найдёт нужные слова. Но мои слова совсем другие. Я могу сказать о мертвящем штампе в литературе. Иногда мне кажется, что этот штамп есть проявление тех качеств в человеке, которые создали людей, подобных Пятакову и Радеку. Я ещё ничего не читал о процессе – почему-то мне не присылают газету, должно быть, я опоздал подписаться на неё… Но всё равно – я слышал кое-что. Это ужасно. И я от этого совсем не весел. Всё это очень дорого нам стоит. А писателям и поэтам особенно надо быть внимательными к себе – надо уметь выводить поэзию за пределы таких ломок отношений к людям. Это уже политика – правильная и нужная, но ведь я не политик, я не хочу лезть в драку, я хочу писать стихи”…

5/II

Речь Киршона на совещании в Комитете искусств – пример демагогии и саморекламы без подвесочек! “Вы, товарищи провинциальные режиссёры, поставили мою пьесу первыми, вы обнаружили такт и вкус, я вам верю, и в дальнейшем буду давать свои пьесы вам первым”. Аплодисменты… “А я ведь принадлежу к числу драматургов, которые очень тщательно работают над своими произведениями и особенно над материалом. Я четыре–пять месяцев провёл в авиачастях”. (Два дня!) “А тот, кто говорит, что моя пьеса агитка, – делает политическую ошибку!”

Прут: “Враг в пьесе Киршона не стоит тех двадцати миллиардов, которые мы вкладываем в наш военный бюджет. Этот враг едва стоит купленного в театр билета”».

(Александр Афиногенов, «1937 [Дневник]»)

…Владимир Михайлович Киршон, один из наиболее радикально настроенных коммунистических литфункционеров из Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП), попал в опалу в апреле 1937 года, после объявления об аресте бывшего наркома внутренних дел СССР Генриха Ягоды. Вместе с Киршоном неугодными стали многие приближённые к нему литературные деятели – литкритик Леопольд Авербах, драматург Александр Афиногенов, писатель Бруно Ясенский и другие. Киршона расстреляли в июле 1938 года. Авербаха расстреляли «в особом порядке» 14 августа 1937 года вместе с рядом сотрудников НКВД СССР. Ясенского расстреляли осенью 1938 года. Афиногенов уцелел.

«Какие мощные размахи!

Как грозен театральный гром!

Афиногеновские “Страхи”,

Кругом – “Разбег”, “Разлом”, “Разгром”...

Для МХАТа, ТИМа, ТРАМа, ТЮЗа

“Шекспиры” не жалели рук:

Стоял во всех концах Союза

Машинок пулемётный стук.

И в театральные портфели

“Шедевры” пачками летели,

Чтобы увидеть рампы свет,

Пройдя суровый худсовет».

Эти строки из стихотворного фельетона А. Архангельского (очевидно, известного поэта-пародиста Александра Григорьевича Архангельского) и М. Пустынина (очевидно, поэта-сатирика Михаила (Герша) Яковлевича Пустынина (Розенблата), известно, что им приходилось творить вдвоём), печатавшегося газетой «Вечерняя Москва» летом–осенью 1932 года, приведены на портале проекта «Библиохроника».

«Афиногеновские “Страхи”» – имеется в виду спектакль по пьесе популярнейшего драматурга того времени Александра Афиногенова, с небывалым успехом шедшим на сцене МХАТа.

В 2024 году, 4 апреля исполняется 120 лет со дня рождения Александра Николаевича Афиногенова – самого, пожалуй, известного из ныне основательно подзабытых и потому «неизвестных» советских драматургов.

Между тем, Александр Афиногенов в своё время был не просто известен: он был знаменит. Про таких говорят: «жил коротко, но интенсивно».

Начать, возможно, стоит с того, что родился будущий драматург в небольшом городке Скопин, расположенном в Рязанской губернии, в семье Николая Степановича (некоторые источники утверждают, что его отчество – Александрович) Афиногенова – писателя-самоучки, вошедшего в историю отечественной литературы под псевдонимом Н. Степной. На момент рождения сына, Афиногенов-старший, как обычно, находился «в бегах» – этот человек, подобно Максиму Горькому, с ранних лет скитался, менял места работы, служил одно время на железной дороге. Имея, очевидно, пристрастие к странствиям, он умело скрывался от преследования властей в начале XX века – к этому времени он обвинялся в организации рабочих забастовок и в целом был приверженцем демократии. Известно, например, что в 1906 году Н. Степной приехал в Оренбург, где вместе с группой демократически настроенной интеллигенции организовал издание газеты социал-демократического направления «Простор». Официальным редактором считалась жена писателя. Но за публикацию в газете антиправительственных материалов Антонина Васильевна Афиногенова, не имея возможности заплатить штраф, вынуждена была отправиться в тюрьму с малолетними детьми – дочерью и сыном Александром. Позже сам Н. Степной попал на год в тюрьму, жене же с детьми удалось скрыться. После отбытия срока заключения, Н. Степной уезжал из Оренбурга на два года и вновь странствовал. Вернувшись в 1910 году, он продолжает заниматься издательской и редакционной деятельностью.

Впрочем, заслуги Н. Степнова в деле издательской и писательской деятельности требуют отдельного рассказа – скажем только, что в 1927–1929 годах вышло «Полное собрание сочинений» Н. Степнова в десяти томах. Среди его романов есть автобиографические – «Семья», «Дети». Участник Первой мировой войны, он интересен произведениями и на «фронтовую» тему. Некоторые его произведения были написаны на оренбургском материале: «Записки ополченца» и «Сказки степи». Наиболее «оренбургской» и художественно ценной можно считать последнюю, куда вошли 27 разных по жанру произведений, насыщенных этнографическими деталями, описанием обычаев казаков – писатель подолгу проживал в отдалённых от «цивилизации» местах, собирая фольклорный материал.

И скажем ещё, что писатель Н. Степной пережил своего сына-драматурга на несколько лет, скончавшись в 1947 году: Александр Николаевич трагически погиб в 1941 году.

Биография Александра Афиногенова весьма показательна. Если коротко, выглядит она следующим образом:

Член КПСС с 1922 года. Окончил Московский институт журналистики в 1924 году. В этом же 1924 году опубликовал первую пьесу «Роберт Тим» и несколько других – «По ту сторону щели», «Гляди в оба», «Товарищ Яншин», «Малиновое варенье». Он сотрудничал с театром Пролеткульта, где и были поставлены названные пьесы. В ранних пьесах образы были упрощены, но уже в пьесе «Волчья тропа» в 1928 году был намечен определённый переход к иным формам.

С весны 1929 года сотрудничает с так называемым MXATом 2-ым, где в ноябре 1929 года состоялась премьера его пьесы «Чудак» – одна из первых советских пьес о строителях социализма, о борьбе против бюрократов и делячества; в ней созданы психологические, реалистические образы.

Следующая пьеса – «Страх» (1930), посвящённая теме идейного перевоспитания старых и формирования молодых учёных, была поставлена в МХАТе 1-ом. Об этой пьесе мы скажем позже отдельно, но именно она сделала А. Н. Афиногенова знаменитым, хотя очень неоднозначным автором.

Добавим, что драматург имел яркую привлекательную внешность, был женат на гражданке США, имея достаточные средства, исколесил многие европейские страны на собственном автомобиле и был в некоторой степени фигурой одиозной. В частности, современники в один голос указывали, что драматург уже тем выделялся из толпы, что одевался на иностранный манер.

К слову, многие исследователи и биографы А. Н. Афиногенова не забывают упоминать о его баснословных гонорарах – авторам шли отчисления от каждого сыгранного на сцене спектакля. Удивительного в больших заработках людей творческих, на наш взгляд, ничего нет. И Борис Пильняк в своём «американском романе» «О’кей» писал: «Когда спросили, сколько получает жалованья товарищ Сталин, я ответил, что получает он, надо полагать, партмаксимум, около полутораста долларов в месяц. Народ трепетно поразился этакой мизерной оплатой, – что, мол, стоит Сталину из-за такой мелочи трудиться?!

Меня спросили:

– Кто же в таком случае, сколько получает жалованья, и есть ли люди, которые получают больше, чем товарищ Сталин?

Поразив журналистов тем, что миллионеров у нас нет, понеже они изгнаны (есть ещё такие в Америке, которые об этом плохо знают, даже среди журналистов), я сказал, что больше полутораста долларов в месяц зарабатывают квалифицированные рабочие, инженеры, люди свободных профессий, писатели, артисты.

Меня спросили:

– Ну, а вы?

Я ответил, что я зарабатываю раза в три больше в месяц, чем полтораста долларов. Наутро в “Нью-Йорк таймсе” было напечатано:

– “Пильняк предрекает гибель капитализма!”

– “Самый богатый человек в СССР – Пильняк!”».

Возможно, именно в силу «неординарности» А. Афиногенова, следующая его пьеса «Ложь» рецензировалась на самом высоком уровне (некоторые исследователи утверждают, что лично товарищ И. Сталин приложил к рукописи руку), но, в итоге, была принята к постановке и МХАТом 1-м, и МХАТом 2-м (под названием «Семья Ивановых»). Однако в обоих театрах выпуск спектаклей позже, все-таки, отменили – опять же, исследователи приписывают запрет лично Иосифу Виссарионовичу. Есть мнение, что самый читающий в мире вождь Сталин состоял с Афиногеновым в личной переписке, и, с пристрастием чиркая карандашом по рукописи, затем подробно высказывал драматургу свои претензии.

В начале 1930-х годов А. Афиногенов был одним из руководителей РАППа. Написал пьесы «Далёкое», «Салют, Испания!», «Мать своих детей».

В 1934 году А. Афиногенов избран в президиум правления Союза писателей СССР и назначен редактором журнала «Театр и драматургия».

В январе 1936 года между драматургом и МХАТом 2-ым был заключён договор на пьесу к юбилейной дате – 20 лет Октябрьской революции. Предполагалось, что премьера состоится в ноябре 1937 года. Через несколько месяцев, после ликвидации МХАТа 2-го, договор был перезаключён с МХАТом 1-ым, однако, пьесу А. Афиногенова под условным названием «Москва – Кремль» передали в Малый театр. Постановка же была осуществлена лишь после смерти писателя в 1956 году.

А в ноябре 1936 года состоялась премьера спектакля по совсем другой пьесе – «Салют, Испания!». Спектакль недолго продержался на сцене – как и все остальные афиногеновские работы, он был снят с репертуара.

В 1937 году А. Афиногенов был исключён из партии и из Союза писателей, выселен из московской квартиры. Ежедневно ожидая ареста, драматург уединённо жил на даче в писательском поселке Переделкино, где, как указывают многие исследователи, драматург сблизился с Борисом Пастернаком – в то самое время, когда из-за страха подвергнуться репрессиям, прежние друзья А. Афиногенова предпочли с ним не знаться.

Однако в 1938 году, когда многие коллеги и знакомые драматурга были расстреляны или отправлены в лагеря, дело А. Афиногенова «в органах» пересмотрели, он был восстановлен в партии и вернулся в Союз писателей.

В 1939–1940 годах драматург написал комедийную пьесу в трёх актах «Машенька».

С первых дней Великой Отечественной войны возглавил литературный отдел Совинформбюро. В сентябре 1941 года закончил пьесу «Накануне» – о борьбе советского народа против фашистских захватчиков.

Погиб 29 октября 1941 года в Москве в здании ЦК во время бомбежки – был убит случайным осколком.

В середине прошлого века А. Афиногенов как бы пережил второе «рождение» – в 1956 году была издана книга его статей, дневниковых записей, в театрах «пробовали на вкус» его пьесы, а 1 декабря 1977 года Главная редакция литературно-драматических программ выпустила фильм-спектакль «Машенька» режиссеров Бориса Чиркова, Людмилы Геника-Чирковой, Надежды Марусаловой (Иваненковой). Пьеса А. Афиногенова «Машенька» рассказывает о взаимоотношениях двух людей: старого академика Окаемова и его пятнадцатилетней внучки Маши. Впервые опубликована в 1941 году, но задумывалась автором в годы опалы. Первоначально пьеса предназначалась для детей, но позже Александр Николаевич переработал пьесу для театра Моссовета. Премьера спектакля состоялась в театре Моссовета 4 марта 1941 года и стала событием. По мнению критиков, драматург правильно угадал, что поиски главными героями пути к взаимопониманию окажутся близки каждому человеку. Он сумел показать психологию юности и верно воссоздать переживания героев.

«Машеньку» можно встретить на театральных просторах и в наше время, но А. Афиногенов, всё же, в историю отечественной драматургии вошёл, прежде всего, как автор пьес «Страх» и «Ложь».

«…Восемьдесят процентов всех обследованных живут под вечным страхом окрика или потери социальной опоры. Молочница боится конфискации коровы, крестьянин – насильственной коллективизации, советский работник – непрерывных чисток, партийный работник боится обвинений в уклоне, научный работник – обвинений в идеализме, а работник техники – обвинений во вредительстве. Мы живём в эпоху великого страха. Страх заставляет талантливых интеллигентов отрекаться от матерей, подделывать социальное происхождение, пролезать на высокие посты. Да-да, на высоком месте не так страшна опасность разоблачения. Страх ходит за человеком. Человек становится недоверчивым, замкнутым, недобросовестным, неряшливым и беспринципным…

Кролик, который увидит удава, не в состоянии двинуться с места, его мускулы оцепенели, он покорно ждёт, пока удавные кольца сожмут и раздавят его. Мы все кролики! Можно ли после этого работать творчески? Разумеется, нет!..

Уничтожьте страх, уничтожьте всё, что рождает страх, – и вы увидите, какой богатой творческой жизнью расцветёт страна!».

Этот монолог произносит один из героев пьесы «Страх», профессор Иван Бородин. Конечно, под нажимом цензуры, в ходе работы над пьесой А. Афиногенов вставил в действие антипода старого профессора: на трибуну вслед за учёным поднимается старая большевичка Клара и произносит пламенную речь о том, что И. Бородин далеко не прав. Но в целом за появление на широкой публике персонажа с речами, подобными произнесённым И. Бородиным, в суровые 1930-е годы не просто выселяли из московских квартир, а надолго «прописывали» на Колыме, если не отправляли «на тот свет»…

Писатель и литературовед, литературный критик Бенедикт Михайлович Сарнов в 2011 году в «Новой газете» выступил со статьей, в которой высказал мнение, что Александр Афиногенов «подавлял свой страх перед системой любовью к ней».

«Пьеса “Страх”, написанная Александром Николаевичем Афиногеновым в 1930 году, неопровержимо свидетельствует, что человек он был очень даже неглупый. До того времени, когда души его сограждан оледенил “повальный страх тридцать седьмого года”, оставалось ещё целых семь лет, а он уже – первый! – произнёс вслух это ключевое слово. Но поняв, какую роль играет страх в жизни советских людей, он ещё далеко не всё знал о некоторых свойствах этого тотального страха. Не знал, даже не догадывался, что при известном стечении обстоятельств этот страх может притвориться любовью. И даже не притвориться, а трансформироваться, превратиться в самую страстную, самую пылкую, а главное, самую искреннюю любовь…».

Б. М. Сарнов предположил, что даже некоторые записи в дневнике А. Афиногенов вёл… для следователей НКВД, для собственной безопасности: «Говоря проще, что всё это писалось в расчёте на то, что если его, не дай бог, арестуют или – более мягкий вариант – сделают у него обыск и его дневник попадет КУДА НАДО, все эти очень личные, интимные, как бы вырвавшиеся из самого его сердца записи станут самым верным свидетельством его благонамеренности.

Ничего фантастического в этом моём предположении нет. Такие случаи бывали.

Да и сам А. Афиногенов довольно прозрачно намекает на такую возможность.

В 1993 году в журнале “Современная драматургия” (№ 1–3) появилась новая публикация дневников А. Афиногенова. (Она была озаглавлена: “Дневник 1937 года”.) Это были записи, не вошедшие (вряд ли надо объяснять, по какой причине) в книгу, изданную “Советским писателем” в годы робкой хрущевской оттепели.

По первой книге о том, что делая эти свои записи, А. Афиногенов со дня на день ждал ареста, можно было лишь догадываться. Конечно, основания для таких догадок были, и немалые. Довольно уже того, что дело происходило в 1937 году: кто не вслушивался тогда с замиранием сердца в любой шорох на лестнице, не опасался, что вот-вот и за ним придут. А у А. Афиногенова для таких опасений были ещё и дополнительные основания: его тогда исключили из партии, а это в те времена было уже почти несомненным предвестием ареста. И все-таки – почти. Все-таки могла в его смятённой душе тлеть надежда – пусть крохотная: авось пронесёт!».

Заинтересовавшимся судьбой и творчеством А. Н. Афиногенова мы предлагаем также, ознакомится с книгой «Забытые пьесы 1920–1930-х годов». Составитель сборника, доктор искусствоведения, сотрудник Отдела изучения и публикации наследия Вс. Мейерхольда Государственный институт искусствознания (ГИИ), член Диссертационного ученого совета ГИИ текстолог Виолетта Владимировна Гудкова (родившаяся, между прочим, в Сталинграде), пишет: «Каждая пьеса, вводя определённые темы года и специфических героев, наглядно демонстрировала трансформации, идущие в стране, и их, как теперь очевидно, их невероятную скорость. Путь от сентиментальной, но человечной “России № 2” (1922) к ходячим лозунгам, воплощающим “классовую борьбу”, в пьесе А. Воиновой “На буксир!” (1930) и по сию пору недооцененному сочинению А. Афиногенова “Ложь” (1933) был пройден всего за десятилетие. Первая пьеса сборника – и финальная рассказывают о разных обществах…».

Творчеству А. Афиногенова посвятил несколько своих работ и киновед, литературовед Александр Васильевич Караганов, к слову, до начала Великой Отечественной войны (участником которой он стал) преподававший западную литературу в Сталинградском индустриально-педагогическом институте. Сам глубоко идейный (будучи комсомольским вожаком, отказался от арестованного в 1937 году отца. Его «простили», а родителя расстреляли), А. В. Караганов с конца 1950-х годов опубликовал несколько книг о творческом пути «неоднозначного» автора, самой известной из которых является «Жизнь драматурга. Творческий путь Александра Афиногенова». В книге подробно рассматривается история таких пьес, как «Чудак», «Страх», «Ложь», «Далекое», «Салют, Испания!», «Машенька», и других. А. В. Караганов представил Афиногенова в окружении его современников, в реальной исторической обстановке, чему очень способствует широкое использование дневников драматурга 1927–1940 годов.

При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького