Свою первую пьесу «Мефистофель» Самуил Алёшин писал в 1942 году, в промежутках между боями – а воевал инженер танковых войск на Сталинградском фронте
«Мефистофель: Я могу оставить тебе воспоминания.
Фауст: Но тогда они помешают мне ошибаться от чистого сердца, и любить безнадёжно, и страдать так, как только может страдать юноша, который не знает, что всё имеет меру. Я не ощущал бы себя молодым.
Мефистофель: Ну что ж. Но ты зато вообще не чувствовал бы своего возраста. Ты бы жил, как я, не находя, но и не теряя. Вот я вечно такой, каким ты меня сейчас видишь. Я не знаю ваших страстей и горестей – я существую ровно и безмятежно. Разве я не счастлив и разве это не идеал вашей жизни?
Фауст: Это вообще не жизнь. Камень на дороге и тот полнее живёт. Ты же подобен слепому, который утверждает, что счастлив, ибо не утомляет своего зрения, как прочие люди. Жить – значит чувствовать.
Мефистофель: Но я чувствую. Я вижу, осязаю, воспринимаю, беру...
Фауст: Этого мало. Чувствовать – для человека – это значит отдавать себя. Отдавать себя во всём – в том, как любишь, ненавидишь, создаёшь, борешься и даже страдаешь. Во всём надо оставлять свою частицу. И вот в такой жизни рождается счастье.
Мефистофель: Страдать – это тоже счастье?
Фауст: Страдания бывают разные. (Улыбаясь.) Любить женщину – это едва ли не одно из самых сильных страданий. И вместе с тем это счастье.
Мефистофель: Чепуха! Я знавал ваших женщин и ничего этого не ощущал.
Фауст: Потому что это были наши женщины. Но если бы хоть одна из них была твоей...
Мефистофель: Они и были моими. Они любили меня.
Фауст: Но ты, любил ли ты хоть одну? Очевидно, нет. Иначе не пытался бы соблазнить меня молодостью, богатством, славой и любовью красавиц. Ты знал бы, что только та женщина нам мила, которой мы добились. И так во всём. Но, разумеется, ты никого не любил.
Мефистофель: Ты, жалкий человечишка! Да, я познал тысячи тысяч женщин всех времён, и народов, и возрастов, и цвета кожи! Белые, чёрные, коричневые, жёлтые – любые! И ты ещё смеешь...
Фауст (смеясь): Разумеется, мне с тобой не сравниться. Но вспоминаешь ли ты хоть одну из них с благодарностью?
Мефистофель: Я вообще не помню ни одной.
Фауст: Значит, ты не любил ни одной. В моей жизни было несколько женщин. Но зато я помню каждую. А одну из них я любил так, что, когда вспоминаю её, мне кажется, будто я снова молод».
(Самуил Алёшин, «Мефистофель»)
…Свою первую пьесу «Мефистофель» (1942) Самуил Алёшин писал в промежутках между боями – а воевал инженер танковых войск на Сталинградском фронте. Выпускник промышленного факультета Военной академии моторизации и механизации Красной Армии, успевший до Великой Отечественной войны, поработать в конструкторском бюро, свои первые литературные «опусы» увидел напечатанными в конце 1930-х – начале 1940-х годов, и то были юмористические рассказы в журнале «Огонёк». В сторону письменного стола Самуил Иосифович с вожделением поглядывал с раннего подросткового возраста, но в семье парнишки его тягу к сочинительству, скорее, игнорировали – вечно занятый папа, врач-венеролог (умер ещё в 1927 году), мама учительница, дед, проводивший время в молитвах и бабка со стороны отца. И только старший брат Эммануил – его Самуил звал Нолястиком, – пожимал плечами: «Пиши, но тебе нужна серьёзная профессия».
В 1923 году, 21 июля, исполняется 110 лет со дня рождения Самуила Иосифовича Алёшина (настоящая фамилия Котляр) – известного драматурга, сатирика и мемуариста.
«Я родился в 1913 году на дальнем западе Российской империи. Родился в маленьком польском городишке Замброве… Через полгода после моего рождения наша семья переехала в Москву, которую я с тех пор не оставляю. Прошло ещё полгода, и началась Мировая война… Не знаю уж в связи с чем, но к нам из Петрограда в те годы приехали мои дед и бабка со стороны отца. Они постоянно жили там и, возможно, просто решили навестить нас, когда мы обосновались в Москве…» – вспоминал Алешин.
Самуил Котляр, когда пришло время, послушался совета старшего брата, который сам закончил Автотракторный институт им. М. Ломоносова и уехал работать инженером в Сталинград – на строительство Тракторного завода.
В 1930 году Самуил поступил в Автотракторный институт, который в 1932 году был преобразован в Военную академию моторизации и механизации РККА. В 1935 году окончил промышленный факультет Академии, работал по специальности, руководил лабораторией в Научном автомобильном и автомоторном институте, защитил кандидатскую диссертацию. И всё это время продолжал писать рассказы. Он даже поступил в Литературный институт, где его учителем стал Леонид Иванович Тимофеев – литературовед и переводчик, в будущем доктор наук и академик. В 1936 году был арестован брат будущего драматурга Эммануил. Тракторостроитель получил пять лет за «контрреволюционную деятельность» и отбыл в Воркуту. Его младшего брата исключили из комсомола «за потерю бдительности», но других репрессий в отношении Самуила не последовало. Он продолжал работать и оббивать пороги редакций. Когда в «Огонёк» пришёл новый редактор – Евгений Петров, – удача улыбнулась Самуилу. Собственно, именно Евгений Петров настоял на необходимости псевдонима, предложив Самуилу стать Румянцевым. Самуил Иосифович долго сопротивлялся, доказывая, что его «еврейство» скрыть все равно не получится, но потом сдался. Драматургом и писателем Алёшиным он стал не сразу – перед тем ему довелось быть инженером-танкистом Самуилом Котляр.
«Эх, капитан Лопаткин, капитан Лопаткин! Едва ли не одно из самых светлых военных воспоминаний.
Война, Сталинград. 1942 год. 21-й отдельный танковый батальон, размешенный близ тракторного завода. Там ремонтировались танки, а мы на них обкатывали молодых солдатиков, и капитан Лопаткин командовал этим делом.
Жив ли он? Впрочем, раз я жив, почему бы и ему не топтать ногами землю?
Помнишь ли ты меня, своего помощника по техчасти, тоже капитана, этакого интеллигентика, при котором ты своих солдат учил уму-разуму?
А я помню и никогда не забуду твоих правил, достойных того, чтобы их счесть афоризмами. Вот, например:
Главное, слышь ты, в военном деле – подход и отход к начальству!
И показывал, как надо это совершать.
Рршитте войти?! – каркал он и затем шёл, что называется, печатая шаг. Потом, щёлкнув каблуками, столбенел. Вскидывал откуда-то из-под носа руку к козырьку и рапортовал: – Капитан Лопаткин явился по вашему приказанию!
Затем, сбросив руку плетью вниз, опять каменел. И далее, изобразив начальство, через губу бросил:
– Что же ты, капитан, мать твою так-то, своих... распустил? Чтобы к завтрему они у тебя были как штык, тудыт твою и обратно. – И добавлял: – Это я к примеру.
Затем продолжал: – Рршитте идти? – И, после небрежного кивка, – молниеносный поворот. И, чеканя шаг, отходил.
Совершив это, он делал паузу, во время которой победительно оглядывал нас: оценили ли мы происшедшее?
Или, вот другое его правило:
Если начальство тебя ругает, ешь его глазами. И чтобы с любовью. И молчи, как вкопанный. Когда отматерит, спроси: “Рршитте идти?” Чтобы никаких оправданий, понял? Тогда всё.
И ещё правило:
Возле начальства не мелькай. Обязательно куда не надо пошлёт. Но без спросу – никуда. На военной службе – что? Есть дело, нет – болтайся, как поплавок.
Ну и так далее. Были среди его назиданий и неприличные. (Дам прошу зажмуриться.) Впрочем, где надо, я опять поставлю три точки. Например:
– Что ты всё в город просишься, мне мозги крутишь: “зубы пилять”? Вчера “зубы пилять”, сегодня “зубы пилять”. Скажи прямо: “Рршитте... поточить?” Отпущу. Но — зная меру!
А командир он был умелый. Когда немецкая разведка неожиданно вплотную подошла к Тракторному, то батальон Лопаткина так дал по немцам, что они откатились, решив, что напоролись на серьёзное танковое соединение. И долго потом с этой стороны не подходили к Сталинграду.
Вскоре меня перебросили в самый Сталинград, и наши с Лопаткиным пути разошлись. На войне всё скоротечно.
Что было дальше с ним, не знаю. А хотелось бы знать. Вот бы выступить по телевидению и обратиться:
Капитан Лопаткин (а может, он теперь уже и генерал?), отзовитесь!
И, если б подал голос, отрапортовал бы ему, как положено:
Рршитте обратиться? Так что, рршитте доложить, хотел бы поприветствовать вас лично.
...Посидели бы, вспомнили б и ту историю с немцами».
(Самуил Алёшин, воспоминания «Встречи на грешной земле»).
…Из-под пера Самуила Алёшина вышло больше сорока пьес. Они ставились повсюду в СССР, в США, Англии, Японии, Греции, Германии и других странах. Среди этих пьес – «Тогда в Севилье…», «Всё остается людям», «Палата», «Дипломат», «Тема с вариациями», «Восемнадцатый верблюд», «Ксантиппа и этот, как его…», «Человек из Стратфорда» и другие.
В пьесе «Тогда в Севилье» (1948, первоначальное название «Д. Ж.») драматург дал оригинальнейшую версию легенды о Дон Жуане. Известен фильм-спектакль Театра им. Вахтангова, в главной роли – С. Переладова. В пьесе «Палата» (1962) автор поднял проблемы брака, отношения к смерти, а также политической опеки, исключающей необходимость принятия собственных решений. В пьесе «Дипломат» (1967) С. Алёшин обратился к первым годам существования советского государства, поставив в центр пьесы героя, прообразом которого был революционер и дипломат Максим Литвинов, и его деятельность в Копенгагене. В пьесе «Другая» (1968) С. Алёшин обратился к проблеме мужчины между двумя женщинами и вторжения общественности в личную жизнь. В пьесе «Лестница» (1976) рассказывается об учёных-физиках и их столкновении с вопросами будничной жизни. В пьесе «Если…» (1978) С. Алёшин показал женщину, пошедшую на разрыв с любимым мужем, раскаивающуюся в этом, но познающую благодаря разлуке самоё себя. «Весь я не умру» (1989) – пьеса о Михаиле Булгакове и Иосифе Сталине.
На основе ряда пьес драматург создал киносценарии, по которым были поставлены кинофильмы. Была экранизирована в 1963 году и пьеса «Всё остается людям» (1959). Своим успехом она была обязана в первую очередь образу героя – учёного-физика академика Дронова, наделённого глубиной интеллекта, творческой одержимостью, бесконечной преданностью любимому делу.
Самуил Иосифович Алёшин прожил долгую жизнь и скончался в 94-летнем возрасте в Москве.
При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького
Фауст: Но тогда они помешают мне ошибаться от чистого сердца, и любить безнадёжно, и страдать так, как только может страдать юноша, который не знает, что всё имеет меру. Я не ощущал бы себя молодым.
Мефистофель: Ну что ж. Но ты зато вообще не чувствовал бы своего возраста. Ты бы жил, как я, не находя, но и не теряя. Вот я вечно такой, каким ты меня сейчас видишь. Я не знаю ваших страстей и горестей – я существую ровно и безмятежно. Разве я не счастлив и разве это не идеал вашей жизни?
Фауст: Это вообще не жизнь. Камень на дороге и тот полнее живёт. Ты же подобен слепому, который утверждает, что счастлив, ибо не утомляет своего зрения, как прочие люди. Жить – значит чувствовать.
Мефистофель: Но я чувствую. Я вижу, осязаю, воспринимаю, беру...
Фауст: Этого мало. Чувствовать – для человека – это значит отдавать себя. Отдавать себя во всём – в том, как любишь, ненавидишь, создаёшь, борешься и даже страдаешь. Во всём надо оставлять свою частицу. И вот в такой жизни рождается счастье.
Мефистофель: Страдать – это тоже счастье?
Фауст: Страдания бывают разные. (Улыбаясь.) Любить женщину – это едва ли не одно из самых сильных страданий. И вместе с тем это счастье.
Мефистофель: Чепуха! Я знавал ваших женщин и ничего этого не ощущал.
Фауст: Потому что это были наши женщины. Но если бы хоть одна из них была твоей...
Мефистофель: Они и были моими. Они любили меня.
Фауст: Но ты, любил ли ты хоть одну? Очевидно, нет. Иначе не пытался бы соблазнить меня молодостью, богатством, славой и любовью красавиц. Ты знал бы, что только та женщина нам мила, которой мы добились. И так во всём. Но, разумеется, ты никого не любил.
Мефистофель: Ты, жалкий человечишка! Да, я познал тысячи тысяч женщин всех времён, и народов, и возрастов, и цвета кожи! Белые, чёрные, коричневые, жёлтые – любые! И ты ещё смеешь...
Фауст (смеясь): Разумеется, мне с тобой не сравниться. Но вспоминаешь ли ты хоть одну из них с благодарностью?
Мефистофель: Я вообще не помню ни одной.
Фауст: Значит, ты не любил ни одной. В моей жизни было несколько женщин. Но зато я помню каждую. А одну из них я любил так, что, когда вспоминаю её, мне кажется, будто я снова молод».
(Самуил Алёшин, «Мефистофель»)
…Свою первую пьесу «Мефистофель» (1942) Самуил Алёшин писал в промежутках между боями – а воевал инженер танковых войск на Сталинградском фронте. Выпускник промышленного факультета Военной академии моторизации и механизации Красной Армии, успевший до Великой Отечественной войны, поработать в конструкторском бюро, свои первые литературные «опусы» увидел напечатанными в конце 1930-х – начале 1940-х годов, и то были юмористические рассказы в журнале «Огонёк». В сторону письменного стола Самуил Иосифович с вожделением поглядывал с раннего подросткового возраста, но в семье парнишки его тягу к сочинительству, скорее, игнорировали – вечно занятый папа, врач-венеролог (умер ещё в 1927 году), мама учительница, дед, проводивший время в молитвах и бабка со стороны отца. И только старший брат Эммануил – его Самуил звал Нолястиком, – пожимал плечами: «Пиши, но тебе нужна серьёзная профессия».
В 1923 году, 21 июля, исполняется 110 лет со дня рождения Самуила Иосифовича Алёшина (настоящая фамилия Котляр) – известного драматурга, сатирика и мемуариста.
«Я родился в 1913 году на дальнем западе Российской империи. Родился в маленьком польском городишке Замброве… Через полгода после моего рождения наша семья переехала в Москву, которую я с тех пор не оставляю. Прошло ещё полгода, и началась Мировая война… Не знаю уж в связи с чем, но к нам из Петрограда в те годы приехали мои дед и бабка со стороны отца. Они постоянно жили там и, возможно, просто решили навестить нас, когда мы обосновались в Москве…» – вспоминал Алешин.
Самуил Котляр, когда пришло время, послушался совета старшего брата, который сам закончил Автотракторный институт им. М. Ломоносова и уехал работать инженером в Сталинград – на строительство Тракторного завода.
В 1930 году Самуил поступил в Автотракторный институт, который в 1932 году был преобразован в Военную академию моторизации и механизации РККА. В 1935 году окончил промышленный факультет Академии, работал по специальности, руководил лабораторией в Научном автомобильном и автомоторном институте, защитил кандидатскую диссертацию. И всё это время продолжал писать рассказы. Он даже поступил в Литературный институт, где его учителем стал Леонид Иванович Тимофеев – литературовед и переводчик, в будущем доктор наук и академик. В 1936 году был арестован брат будущего драматурга Эммануил. Тракторостроитель получил пять лет за «контрреволюционную деятельность» и отбыл в Воркуту. Его младшего брата исключили из комсомола «за потерю бдительности», но других репрессий в отношении Самуила не последовало. Он продолжал работать и оббивать пороги редакций. Когда в «Огонёк» пришёл новый редактор – Евгений Петров, – удача улыбнулась Самуилу. Собственно, именно Евгений Петров настоял на необходимости псевдонима, предложив Самуилу стать Румянцевым. Самуил Иосифович долго сопротивлялся, доказывая, что его «еврейство» скрыть все равно не получится, но потом сдался. Драматургом и писателем Алёшиным он стал не сразу – перед тем ему довелось быть инженером-танкистом Самуилом Котляр.
«Эх, капитан Лопаткин, капитан Лопаткин! Едва ли не одно из самых светлых военных воспоминаний.
Война, Сталинград. 1942 год. 21-й отдельный танковый батальон, размешенный близ тракторного завода. Там ремонтировались танки, а мы на них обкатывали молодых солдатиков, и капитан Лопаткин командовал этим делом.
Жив ли он? Впрочем, раз я жив, почему бы и ему не топтать ногами землю?
Помнишь ли ты меня, своего помощника по техчасти, тоже капитана, этакого интеллигентика, при котором ты своих солдат учил уму-разуму?
А я помню и никогда не забуду твоих правил, достойных того, чтобы их счесть афоризмами. Вот, например:
Главное, слышь ты, в военном деле – подход и отход к начальству!
И показывал, как надо это совершать.
Рршитте войти?! – каркал он и затем шёл, что называется, печатая шаг. Потом, щёлкнув каблуками, столбенел. Вскидывал откуда-то из-под носа руку к козырьку и рапортовал: – Капитан Лопаткин явился по вашему приказанию!
Затем, сбросив руку плетью вниз, опять каменел. И далее, изобразив начальство, через губу бросил:
– Что же ты, капитан, мать твою так-то, своих... распустил? Чтобы к завтрему они у тебя были как штык, тудыт твою и обратно. – И добавлял: – Это я к примеру.
Затем продолжал: – Рршитте идти? – И, после небрежного кивка, – молниеносный поворот. И, чеканя шаг, отходил.
Совершив это, он делал паузу, во время которой победительно оглядывал нас: оценили ли мы происшедшее?
Или, вот другое его правило:
Если начальство тебя ругает, ешь его глазами. И чтобы с любовью. И молчи, как вкопанный. Когда отматерит, спроси: “Рршитте идти?” Чтобы никаких оправданий, понял? Тогда всё.
И ещё правило:
Возле начальства не мелькай. Обязательно куда не надо пошлёт. Но без спросу – никуда. На военной службе – что? Есть дело, нет – болтайся, как поплавок.
Ну и так далее. Были среди его назиданий и неприличные. (Дам прошу зажмуриться.) Впрочем, где надо, я опять поставлю три точки. Например:
– Что ты всё в город просишься, мне мозги крутишь: “зубы пилять”? Вчера “зубы пилять”, сегодня “зубы пилять”. Скажи прямо: “Рршитте... поточить?” Отпущу. Но — зная меру!
А командир он был умелый. Когда немецкая разведка неожиданно вплотную подошла к Тракторному, то батальон Лопаткина так дал по немцам, что они откатились, решив, что напоролись на серьёзное танковое соединение. И долго потом с этой стороны не подходили к Сталинграду.
Вскоре меня перебросили в самый Сталинград, и наши с Лопаткиным пути разошлись. На войне всё скоротечно.
Что было дальше с ним, не знаю. А хотелось бы знать. Вот бы выступить по телевидению и обратиться:
Капитан Лопаткин (а может, он теперь уже и генерал?), отзовитесь!
И, если б подал голос, отрапортовал бы ему, как положено:
Рршитте обратиться? Так что, рршитте доложить, хотел бы поприветствовать вас лично.
...Посидели бы, вспомнили б и ту историю с немцами».
(Самуил Алёшин, воспоминания «Встречи на грешной земле»).
…Из-под пера Самуила Алёшина вышло больше сорока пьес. Они ставились повсюду в СССР, в США, Англии, Японии, Греции, Германии и других странах. Среди этих пьес – «Тогда в Севилье…», «Всё остается людям», «Палата», «Дипломат», «Тема с вариациями», «Восемнадцатый верблюд», «Ксантиппа и этот, как его…», «Человек из Стратфорда» и другие.
В пьесе «Тогда в Севилье» (1948, первоначальное название «Д. Ж.») драматург дал оригинальнейшую версию легенды о Дон Жуане. Известен фильм-спектакль Театра им. Вахтангова, в главной роли – С. Переладова. В пьесе «Палата» (1962) автор поднял проблемы брака, отношения к смерти, а также политической опеки, исключающей необходимость принятия собственных решений. В пьесе «Дипломат» (1967) С. Алёшин обратился к первым годам существования советского государства, поставив в центр пьесы героя, прообразом которого был революционер и дипломат Максим Литвинов, и его деятельность в Копенгагене. В пьесе «Другая» (1968) С. Алёшин обратился к проблеме мужчины между двумя женщинами и вторжения общественности в личную жизнь. В пьесе «Лестница» (1976) рассказывается об учёных-физиках и их столкновении с вопросами будничной жизни. В пьесе «Если…» (1978) С. Алёшин показал женщину, пошедшую на разрыв с любимым мужем, раскаивающуюся в этом, но познающую благодаря разлуке самоё себя. «Весь я не умру» (1989) – пьеса о Михаиле Булгакове и Иосифе Сталине.
На основе ряда пьес драматург создал киносценарии, по которым были поставлены кинофильмы. Была экранизирована в 1963 году и пьеса «Всё остается людям» (1959). Своим успехом она была обязана в первую очередь образу героя – учёного-физика академика Дронова, наделённого глубиной интеллекта, творческой одержимостью, бесконечной преданностью любимому делу.
Самуил Иосифович Алёшин прожил долгую жизнь и скончался в 94-летнем возрасте в Москве.
При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького
