«Был бой – и нет. Но будет снова. Между боями – до и от... – поэт окопный просит слово»

«Ботинки выпачканы грязью,

мы шли, как будто бы во сне,

как будто всё это в рассказе,

а не в действительной войне.

Седьмые сутки пот с лица,

и нет огней, и нет конца.

 

В селе сожжённом был привал...

Как долго взвод не ночевал!

В полуразрушенный подвал

вошли – и сразу наповал.

Красноармейский сон короткий,

он как дыхание в бою,

как от пилотки до пилотки,

когда бойцы стоят в строю.

 

А утром грели кипяток

(гори же, мой костёр, гори!..),

худеет вещевой мешок,

и на исходе сухари.

Но вдруг усталый помкомвзвод,

шатая бочку взад-вперёд,

как гукнет нас, как позовёт:

– Ребята, мёд! Ей-богу – мёд!

 

К нему со всех сторон бегом, –

помятой каской, котелком

мы черпали наперебой –

тягучий, свежий, золотой.

Сухой кадык, как поплавок,

толкался вбок, куда-то вбок, –

отведали ребята мёд,

хороший мёд, толковый мёд!

 

И с этих пор закон у нас

на добрый и недобрый час,

на всякий и не всякий раз,

что, если мёд солдата спас,

солдат должон иметь запас!

 

Под буйный перебах зениток

гвардейский подавай напиток,

чтоб меди и прохлады слиток,

чтобы хватало, чтоб избыток

бутылкам бултыхался в бок,

сбиваясь в бархатный клубок,

чтоб пить по поводу и без,

чтоб на дороге фронтовой

во фляге чувствовался вес

тягучий, свежий, золотой,–

хороший мёд, толковый мёд!

 

Кто не был там, тот не поймёт,

как в руки те из этих рук

бутыль вальсирует вокруг,

и пьёт товарищ политрук,

суровый, откровенный друг!..

 

Бывает, вспомнится порой

и лес с растрёпанной листвой,

и ствол с оторванной корой,

а в нём дупло и дым сырой,

и как кружится вперебой

над ним пчелиный рыжий рой,

сердитый рой, картавый рой

над ним кружится вперебой.

И я не знаю: может быть,

в лесах, где мёд дышал в дупле,

учились родину любить,

учились присягать земле

те, кто сегодня бережёт

в промятых флягах русский мёд.

 

Был бой – и нет.

Но будет снова.

Между боями – до и от... –

поэт окопный просит слово,

и, опершись на пулемёт,

мы слушали и пили мёд!

 

В поход с собою мёд бери,

хороший мёд, толковый мёд.

Кто не был там, тот не поймёт,

что пробки вылетают пулей

одновременно, словно улей, –

так пейте же, богатыри!

О нас в народе сложат саги,

как мы из пехотинской фляги

в дни горя, дружбы и отваги

хлебнули беспощадной влаги,

медовой влаги, буйной влаги!»

(Виктор Урин, «Мед»).

…В 2024 году, в редкую дату 29 февраля, в Волгограде отмечали 100 лет со дня рождения знаменитой поэтессы Маргариты Агашиной. Отмечали, надо отдать должное, с размахом, и слава Богу – произведения уроженки Ярославля, ставшей одним из символов Сталинграда и почётным гражданином Волгограда, известны по всей стране, ее стихотворения легли в основу популярных песен. Много было сказано, многое вспомянуто, многие сопричастные имена назывались на памятных встречах, и только фамилия Урина практически не всплывала.

Понять можно: хоть и был Виктор Урин единственным мужем Маргариты Константиновны, хоть и приехали они из Москвы в Сталинград вместе, но двоих общих детей поднимала Агашина практически одна – как часто это бывает, первый брак творческих людей оказался весьма непрочным.

Вот и наступил другой день в судьбе этой бывшей пары – 30 июня (по другим данным – 3 июля) исполняется 100 лет со дня рождения Виктора Аркадьевича Урина.

…У Маргариты Агашиной – заслуженный статус знаменитого поэта со всеми вытекающими: мемориальными досками, памятником, увековечиванием имени в названиях улицы и библиотеки.

У Виктора Урина – статус «забытого» поэта. Хотя, на самом деле, не так уж он и «забыт», если разбираться: об Урине можно написать коротко, а можно и подлиннее, материала хватит. Коротко – не значит «ясно», да и «длинно» ясности может не добавить: биография поэта изобилует яркими известными фактами, хотя в деталях даже эти факты в разных источниках в изложении разнятся, что делает их похожими на мифы. Уверены, Виктора Аркадьевича бы это вполне устраивало – любил он, грешный, эпатаж, славу, и к мифотворчеству относительно собственной персоны сам руку прикладывал охотно. Но есть одна «ясность», ясная однозначно: Урин – подлинный, не «самовыдуманный» поэт.

Итак, родился будущий поэт в разгар лета 1924 года. В Харькове. Рано ощутил себя поэтом – в его понимании, это значило не только беспрерывно сочинять стихи, но и вести себя «творчески», привлекая внимание. Такой подростковый взгляд на «поэтическую» жизнь Виктор Урин, похоже, сохранил до старости – привлекать к себе внимание по-хулигански, на грани буффонады, - он был мастером. А тогда, в подростковом возрасте, Виктор, по его собственным воспоминаниям, после 8-го класса школы «сбежал» из родного Харькова, «из благополучной семьи» в «мир литературы».

Будем справедливы – о родителях, детстве Виктора сведений нет, как нет их и о том, что произошло дальше: где он нашел «мир литературы» после того, как покинул Харьков? Есть миф (или не миф), что в 14 лет Виктор Урин уже был автором тоненькой книжечки стихов «Школьная лирика», напечатанной официально в Харькове в 1938 году. Есть факт, что дебютная книжечка стихов Урина вышла в 1946 году. Есть миф, упомянутый как-то самим поэтом, что поиски «мира литературы» привели его, еще несовершеннолетнего, на скамью подсудимых – учитывая особенности характера Урина, и его повседневное поведение, в такое нетрудно поверить. И только уже во всю шедшая Великая Отечественная война спасла Виктора от заключения - следователи решили, что место молодого парня не на нарах, а в окопах. Есть факт – едва достигший 18-летия Урин попал в танковую бригаду, в армию генерала Черняховского. Как известно, пехота и танки Черняховского первыми форсировали Днепр в 1943 году. В одном из ночных боев танк, в котором в атаку шел Виктор Урин, был подбит. В ту ночь парень стал инвалидом войны: до конца жизни левая (другие утверждают, что правая) рука поэта, согнутая в локте, еле двигалась (он не унывал: «Если осталась одна рука, жизнь хватают наверняка!»). Война для Виктора Урина кончилась:

«И волна,

мне рану омывая,

врачевала, словно медсестра.

В моих жилах кровь течёт такая:

кровь освобождённого Днепра».

После ранения Виктор Урин некоторое время работал корреспондентом армейской газеты «На штурм».

И это факт: в 1944 году Виктор Урин, которому еще не было двадцати, комиссованный подчистую, в гимнастерке (позже он получил орден Отечественной войны второй степени и медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.») с нашивкой на груди «За ранение», приехал в Москву поступать в Литературный институт.

И поступил (семинар Павла Антокольского) – еще на фронте некоторые стихи Урина получили такую известность, что переписывались бойцами от руки, а строки из них вставлялись в письма. В первую очередь, таким «народным» стихотворением стало «Лидка» (1943) (не обошлось, наверное, без влияния знаменитого стихотворения 1934 года «Любка» Ярослава Смелякова):

«Оборвалась нитка – не связать края.

До свиданья, Лидка, девочка моя!

Где-то и когда-то посреди зимы

Горячо и свято обещали мы:

Мол, любовь до гроба будет все равно,

Потому что оба мы с тобой одно.

Помнишь Техноложку, школьный перерыв,

Зимнюю дорожку и крутой обрыв?

 

Голубые комья, сумрачный квартал,

Где тебя тайком я в губы целовал?

Там у снежной речки я обнял сильней

Худенькие плечики девочки своей.

 

Было, Лидка, было, а теперь – нема…

Все позаносила новая зима.

Ах, какое дело! Юность пролетела,

Лидка, ты на фронте, там, где ты хотела…

 

Дни идут окопные, перестрелка, стычки…

Ходят расторопные девушки-медички.

Тащат, перевязывают, поят нас водой.

Что-то им рассказывает парень фронтовой.

 

Всюду страх и смелость, дым, штыки и каски.

Ах, как захотелось хоть немножко ласки,

Чтоб к груди прильнули, чтоб обняться тут…

Пули – это пули, где-нибудь найдут.

 

Что ж тут церемониться! Сердце на бегу

Гонится и гонится – больше не могу.

 

…Ты стоишь, надевшая свой

халат больничный,

Очень ослабевшая с ношей непривычной.

Ты ли это, ты ли с дочкой на руках?

Почему застыли искорки в глазах?

Почему останутся щеки без огня?

Почему на танцы не зовешь меня?

Почему не ждала? Почему другой?

Неужели стала для меня чужой?

 

Я стою растерянно, не могу понять,

Лидия Сергеевна, девочкина мать.

Я стою, не знаю, как найти слова…

- Я ж не обвиняю, ты во всем права.

 

Может быть, сначала все начнем с тобой?..

Лида отвечала: — Глупый ты какой…

То, что было в школе, вряд ли нам вернуть,

А сейчас — тем более, так что позабудь.

 

Вспоминать не надо зимнюю дорожку,

Как с тобою рядом шли мы в Техноложку*

И у снежной речки ты прижал сильней

Худенькие плечики девочки своей…

 

Было, Лидка, было, а теперь – нема…

Все позаносила новая зима.

Оборвалась нитка, не связать края…

До свиданья, Лидка, девочка моя».

(* — Технлогический институт)

…Сколько таких своих Лидок вспоминали в окопах 18-20-летние читатели стихотворения, не каждому из которых было суждено еще хоть раз обнять «худенькие плечи девочки»!

В 1946 году у студента литинститута Виктора Урина вышла книга стихов, - преимущественно, фронтовых, - «Весна победителей».

Книга эта вызвала недовольство у ряда критиков и литературных функционеров. В частности, литературный критик Борис Рунин (настоящее имя Борис Моисеевич Рубинштейн) в журнале «Новый мир» сравнивал молодого поэта с футуристом Велимиром Хлебниковым. На тот момент это было не очень хорошо для литературной карьеры, хотя для Урина, боготворившего Хлебникова, весьма лестно. В «Правде» Урина обвинили в потворстве буржуазной эстетике, а заодно – в формализме. Виной поэта, было, например, такое стихотворение:

«Самолеты мои,

Очертания букв принимайте,

Пусть над миром летят две шестерки

БЕ                        ИШ    

О       Д                Р         Л    

П                А       П                 А».

В 2004 году Виктор Урин, совсем незадолго до смерти, в интервью для журнала «Дети Ра» (Россия) говорил русско-американскому поэту и публицисту Алексею Даену (ушел из жизни в Нью-Йорке 35-летним):

«Говорили, что это поэтическая диверсия, и предлагая строить самолеты в виде букв, я тем самым якобы хочу разрушить советское самолетостроение».

Возможно, молодому поэту-фронтовику и простили бы в 1946 году «хлебниковщину» (сам молодой и горячий Урин в то время и в ус не дул, а только посмеивался над критиками), но тут случился разговор товарища Сталина с секретарем Союза писателей СССР Александром Фадеевым, от которого «друг советских литераторов» потребовал поприжать хвосты всяким там формалистам. Фадеев, человек честный и порядочный, но уже привыкший к сытой жизни и высокому статусу, принял меры: Урину не просто погрозили пальцем, а настоятельно порекомендовали освободить столицу социалистической родины от своего присутствия (Самому Урину гораздо позже, когда Фадеева уже не было в живых, Самуил Маршак рассказывал, что Фадеев до конца жизни жалел, что так обошелся с молодым поэтом. Хотя, если подумать, для Урина, останься он тогда в Москве, могло все кончиться гораздо плачевнее). Легкий на подъем Урин на сей раз артачиться не стал: подхватил молодую Марго Агашину, с которой познакомился в Литинституте, и двинул с ней в Сталинград, который в ту пору активно восставал из пепла, и в котором потому жили и трудились лучшие люди страны. Справедливости ради уточним, что Маргарита Константиновна закончила Литинститут только в 1950 году (на два года позже супруга) и в Сталинграде осела с 1951-го, в короткое время став популярным и востребованным поэтом-профессионалом. Официально, Виктор Урин жил и трудился в Сталинграде-Волгограде до конца 1960-х годов, пока не перебрался в Москву. Семейная жизнь, как уже говорилось, у него особо не заладилась, хотя некоторое время он и Агашина были вместе.

Волгоградский поэт Александр Ананко, в стихотворении, посвященном тому, как он, начинающий, пришел за благословением к мэтрам, написал:

«…С привычной живостью в натуре,

С орлом облезлым на плече,

Открыл мне двери Виктор Урин,

Не огорчив меня ничем.

Он по плечу меня похлопал:

«Все будет гуд, я прочитал».

При этом сам глядел, как сокол,

Орел же старчески дремал.(…)

Мне было отчего-то зябко,

Все ощущения новы…».

Об орле – речь впереди.

Несколько лет тому назад дочь волгоградского поэта Юрия Окунева (астраханец Израиль Абрамович Израилев) Елена Мандрика писала в книге об отце:

«Первого марта Маргарита Агашина пришла на день рождения отца вместе со своим мужем, поэтом Виктором Уриным. Они принесли в подарок мини-столик для газет, который можно было использовать и как мини-тумбочку с ящичком для лекарств. И вот на этом столике-тумбочке поэты написали каждый свою строфу-посвящение. Позже, в 1966 году, Маргарита Агашина вышьет эти стихи на скатерти и также подарит отцу. Теперь эта скатерть хранится в краеведческом музее Волгограда. Тот столик-тумбочка еще цел, но надписи на нем уже читаются с трудом. Строфа-посвящение Виктора Урина – совершенно иная. Она отразила силу поэтического темперамента Юрия Окунева:

Поэзия – архипелаг

И ты, как остров,

Юрий Окунев.

Твоя душа кипит, как флаг,

До ярости, до боли, до крови.

(где-то в XX веке)».

Душа самого Виктора Урина кипела постоянно. Он творил. В Сталинграде-Волгограде его носило по редакциям местных газет, он вообще, похоже, терпеть не мог долго находиться на одном месте и домоседом уж точно не был. Его дочь Елена, на свет появившаяся в 1950 году, еще в первый класс не пошла, когда Виктор Аркадьевич «замутил», как сейчас говорят, большое путешествие. Во Владивосток. На автомобиле.

Это факт. Обросший, как и прочие факты биографии поэта, мифами. Пишут, что Урин на собственном автомобиле «Победа» доехал до Владивостока и вернулся обратно. Пишут, что автомобилем тем был внедорожный знаменитый «ГАЗик». Что к капоту машины был привязан невесть откуда добытый Уриным живой орел, выживший во время длительного путешествия и впоследствии Урина ненавидевший. Что не мешало боявшемуся орла Урину гулять с ним на плече по московским улицам и посещать присутственные места.

Значит, так. Урин действительно умел водить автомобиль:

«Однажды за рулём своей знаменитой «Победы», на которой исколесил всю страну, он жутко напугал Андрея Вознесенского. Мы ехали по тогдашней улице Горького. На переднем сиденье рядом с поэтом – пишущая машинка, неизменная спутница его поездок. Мы с Вознесенским сидели сзади. Не глядя на дорогу, Урин страстно рассказывал, как он на ходу сочиняет стихи, печатая их на машинке и одновременно ногами управляя машиной. Немедленно он решил изобразить сие действие. В потоке движущихся машин, не сбавляя газа, забросив обе ноги на руль, развернувшись к пишущей машинке, он начал печатать тут же вслух сочиняемое им стихотворение, посвящённое Вознесенскому!.. Бедный Вознесенский, ещё не отошедший от автокатастрофы, в которую они попали с Олжасом Сулейменовым, взмолился: «Витя, лучше давай доедем живыми!..». Урин же весело колотил по клавишам. На углу у Телеграфа невероятным цирковым манером повернул машину направо, потом ещё раз направо, и мы въехали под арку во двор, где, запутавшись в каких-то развешенных верёвках, упёрлись в бордюр… Дальше мы уже ехали без Вознесенского».

(«Арена Урина», Геннадий Красников (поэт, публицист, переводчик), «Литературная газета», 2019).

Автомобилем Урина был полноприводная «Победа» - редкая модель ГАЗ М-72, по сути, кузов легендарной «Победы» на шасси не менее легендарного ГАЗ-69. История умалчивает, как Виктор Аркадьевич «поимел» в собственность столь редкую машину, выпускавшуюся всего три года. Говорят, не обошлось без личного обращения поэта к Министру автомобильного транспорта и шоссейных дорог Ивану Алексеевичу Лихачёву. Не очень понятно, как поэту, инвалиду с плохо действовавшей рукой, дали автоправа, не слишком ясно, откуда у Урина нашлись и средства на автомобиль – после скандала с первым сборником, издавать поэта вновь начали только во второй половине 1950-х годов. Считать чужие деньги – последнее, конечно, дело, а ясно одно: популярность Урина и его «пробивные» способности налицо.

Большую часть полугодичного путешествия за рулем машины находился профессиональный водитель – Александр Ломакин, работник таксопарка, взявший полугодовой отпуск (согласно легенде, он единственный, кто не газанул прочь после странного заказа уличного клиента «во Владивосток» - «ловил» такси лично Урин). Кроме упомянутого орла, в экипаж путешествующего автомобиля входил также профессиональный кинооператор студент операторского факультета ВГИК Игорь Тихомиров.

В путь тронулись из Москвы в мае 1956 года. Через полгода доехали до океана. Из Владивостока Виктор Аркадьевич вернулся на самолете. Вернулся, еще более знаменитым, чем до отъезда. В дороге Урин делал репортажи и писал стихи, публикуя их как в местных изданиях – по маршруту, - так и в Москве. Гонорары шли на запчасти и провиант. Но по возвращению была издана книга «179 дней в автомобиле», принятая, как говорится, на ура. Действительно, пройти пятнадцати тысяч километров на машине в те времена было совсем не просто. Вставки о великих стройках коммунизма и светлом будущем основной озорной настрой книги не испортили. Легенда гласит, за книгу Виктор Урин получил столь достойный гонорар, что с ходу решил свою жилищную проблему в Москве, причем речь идет не о «Южном Бутово», а о престижном писательском кооперативе «в центре».

Дела его шли в гору. О его творчестве тепло отзывались Михаил Луконин (он познакомился с Уриным еще на фронте, где Михаил Кузьмич был корреспондентом армейской газеты «Сын Родины») и Владимир Солоухин.

Обосновавшись прочно в Москве, Виктор Урин начал чудить пуще прежнего. Схлопотал, например, 15 суток за хулиганство, когда решил пожарить шашлыки в своей квартире и разжег костер на полу, что не понравилось соседям. Да что костер – на такие выходки способен был, пожалуй, любой завсегдатай ресторана ЦДЛ. Виктор Аркадьевич пошел дальше – накатал в Союз Писателей заявление с просьбой… помочь в покупке вертолета для путешествий. По легенде, на это только что реабилитированный, вчерашний лагерник Ярослав Смеляков мрачно отреагировал: «Вставь себе пропеллер в ж… и летай».

Павел Антокольский, шокированный экстравагантными поступками своего бывшего студента, раскритиковал его в «Литгазете» - ругал стихи, но явно имел в виду поведение поэта.

Тогда Урин задумал поэтический штаб, который был готов возглавить. Предполагалось, что штаб рассылал бы поэтов по всем уголкам страны, а те бы в стихах строчили отчеты о том, как хорошо в стране советской жить. «В русле Маяковского», - приговаривал Виктор Аркадьевич, агитируя литчиновников разных уровней. Эта идея, в целом одобренная вышестоящими товарищами, до практического претворения в жизнь не дотянула.

Следующей задумкой Виктора Аркадьевича стал Всемирный союз поэтов, по замыслу, объединяющий поэтов пяти континентов. Пока Урин вынашивал этот проект, его жена Татьяна (брак с Агашиной у Урина был единственным официальным, в дальнейшем о личной жизни поэта обычно сообщается, что он был «женат неоднократно») выносила его сына. Тайком от матери, позже ужаснувшейся данным фактом, Виктор Аркадьевич зарегистрировал наследника под именем Сенгор… и через посольство пригласил в крестные отцы Президента Сенегала Леопольда Сенгора. Чернокожий, франкоязычный поэт и философ Леопольд Седар Сенгор – личность более, чем заслуживающая внимания и отдельного рассказа, но получать от него ювелирные изделия из драгоценных металлов в качестве подарка для крестника, как показалось советским чиновникам, было перебором. Виктор Урин так не считал, и когда его вызвали на секретариат Союза Писателей, полагал, что речь пойдет о его идее Всемирного союза поэтов. Ему же «дали по мозгам и за идею, и за фамильярное общение с Президентом дружеской развивающейся африканской страны». В разгар страстей обвиняемый с видом фокусника достал из внутреннего кармана пиджака конверт и продемонстрировал окружающим его содержимое. То было написанное на официальном президентском бланке письмо Леопольд Сенгора: глава Сенегала благодарил в изысканных выражениях господина товарища Урина за предложение стать вице-президентом Всемирного союза поэтов и предлагал провести первый конгресс в его гостеприимной стране. Президенту Союза поэтов господину товарищу Урину обещалось предоставить в столице Сенегала Дакаре достойную резиденцию...

«Главному писателю» СССР Георгию Маркову от этого письма стало худо, но он был закаленным бойцом-руководителем: он удалился в личный кабинет, где связался с теми, с кем следовало.

В общем, в 1974 году Виктора Урина попросили из СП СССР на выход. (Отметим, что официального подтверждения, что Виктора Аркадьевича исключили из СП, нет – напротив, в открытых источниках непременно упоминается его членство в организации).

Опальный Урин не унывал и начал осторожно диссидентствовать: поменял свою квартиру на «Аэропортовской» на квартиру на площади Свободы в Москве, широко оповестив общественность, что сделал это по идейным соображениям. Затеял самиздатовский журнал «Мост», в котором написал поэму о Сахарове, заполонил страницы своими экспериментальными стихами, написанными в таких придуманных им размерах, как кольцевой акростих, тандемник, факсимилезия, космострофа, акроствол, тостовик, сонетория, интернетик, сплавник, полифоник, скафандрик, «небоскрёбник», «всерифмовник». Позже в размере своего любимого трехбуквенника Урин написал стихотворение 

«О детском саде в Тушино, куда я возил трехлетнего сына Сенгора в 1977 году

 

        Мой

         сын

         сен

         гор

         сон

         гор

         сын

         гор

         мой

         сын

         был

         рад

         сто

         игр

         дет

         сад

         над

         ним

         бой

         туч

         как

         меч

         бил

         луч

         вот

         луг

         вот

         бор

         где

         пел

         наш

         хор

         бег

         шум

         гул

         гам

         был

         тут

         шёл

         там

         вёл

         мяч

         фут

         бол.

         Раз

         гол

         два

         гол

         час

         сна

         спи

         сон

         сын

         гор

         сен

         гор».

И, да: Урин подал заявление о выезде в Сенегал. Леопольд Сенгор, регулярно присылавший своему маленькому московскому тезке ценные подарки, официально обратился к Леониду Брежневу с просьбой отпустить поэта Виктора Урина к нему в Сенегал. Таким образом, Урин оказался первым советским гражданином, попросившим политического убежища в Африке, чем нимало удивил дорого Леонида Ильича. Брежнев насупил было знаменитые брови, но быстро остыл и дал добро – в конце концов, дружеский Сенегал вроде как встал на путь социализма, а Сенгор – уважаемый во всем мире поэт, учёный, политический деятель, участник Второй мировой войны против фашизма.

По одной из легенд, отказавшегося от психического освидетельствования Урина не просто выпустили из страны, как рядового презираемого советской общественностью эмигранта, а в статусе гражданина СССР с высокими полномочиями от советского Олимпийского комитета – мол, пусть похлопочет о включении поэзии в программу Олимпийских игр!

Как бы там ни было, в Сенегал Виктор Аркадьевич уехал. Не известно, насколько ему понравилась самая западная страна Западной Африки. И сколько времени он пользовался гостеприимством Леопольда Сенгора. Известно, что в 1977 году Виктор Урин уже был в США, в которых проживал до конца своих дней, правда, на время пересекая океан в обратном направлении – повидать родную Россию.

Так, в 2003 году накануне международного женского дня на официальном портале администрации Волгограда появилась кратная заметка:

«Сегодня в мэрии состоялась встреча заместителя главы администрации Волгограда Владимира Овчинцева с известным поэтом Виктором Уриным, участником Великой Отечественной войны, лауреатом Всемирного литературного фестиваля в Берлине, ныне живущим в Нью-Йорке. Виктор Урин является членом Союза писателей России и Американской академии поэтов.

Виктор Урин сообщил о подготовке к изданию книги с пока рабочим названием «Первоисток. Личности ХХ века», о выдающихся деятелях двадцатого века, в том числе лучших мэрах городов всего мира, один из разделов будущей книги, как заверил Виктор Аркадьевич, будет посвящен мэру города-героя Волгограда Юрию Чехову, в течение 13 лет занимающему этот пост. Поэт надеется, что книга выйдет именно здесь - на священной земле Сталинграда, ведь наш город, по его словам, был и остается «сердцем высших устремлений человечества», «паролем победы всех народов над фашизмом».

Насчет такой книги уж не знаем – по нашей информации, она так и не появилась. А вот то, что в США Урин активно писал и издавался, в русскоязычных издательствах – это факт.

И вел, как говорится, активную творческую жизнь. После личного общения с Бродским, написал стихотворение:

«Сгибаясь над перилами намоклыми,

игральною колодой запасаясь,

Венеция в воде играла окнами,

раскладывая карточный пасьянс.

 

Белёсое над площадью Сан Марко

менялось, становилось голубей;

и неожиданно легла семёрка,

пиковая семёрка голубей.

 

Прошландались туристы, за которыми

оборвыш-попрошайка семенил.

А из Собора шли домой католики.

А из кафе уставший семьянин

вёл проститутку пьяненькую, а из

толпы взрывал призывы новый Че...

 

И сизый голубь, зябко прижимаясь,

у Бродского топтался на плече.

 

Что знали о друг друге мы в то время?

Быть может, всё. Скорее – ничего.

Бывают встречи: первый день творенья.

Разлуки, как последний день его.

 

Уйдём из жизни. Неизвестна дата,

Но, поплутав по странам неродным,

не скажем мы, как Лермонтов когда-то:

"Я знал его: мы странствовали с ним..."».

(«Иосиф и наша Венеция»)

Что добавить?

Пожалуй, дадим слово тем, кто знал Виктора Урина если не лично, то очень хорошо.

«Наведывался Виктор Урин, в 2002 году, в Москву, наряженный в сомбреро и ковбойские сапоги с высокими каблуками, он сидел, за столиком, в ресторане Центрального Дома литераторов, в полном одиночестве, никто не подходил, не подсаживался к нему.

В тот приезд как рассказывает дочь Елена Агашина, он побывал и в Волгограде, на могиле своей первой жены Маргариты Агашиной(1924-1999), надеялся увидеться с сыном Виктором, но тот не захотел встречаться с отцом.

О причинах своего отъезда из страны Виктор Урин признавался, что всё могло сложиться иначе, он говорил:

«Скажу откровенно, я хотел помириться. Я ждал, что те, кто меня обидел, сделают в мою сторону добрые шаги.

Но они молчали».

О жизни на окраине Бруклина, где-то в Кони Айленд, бывший фронтовик Виктор Урин, для которого 9-мая навсегда оставалось святым днём, русский поэт по слову и духу нечаянно обронит глубоко запрятанную сокровенную тоску:

«Для меня Кони Айленд, как для Владимира Солоухина Алепино или для Виктора Астафьева Овсянка…»

В Америке Виктор Урин прожил 27 лет, до конца своих дней.

Теперь, когда уже нет Виктора Урина, на этой земле, он скончался 30 августа 2004 года, прожив 80 лет и два месяца, хотя планировал прожить до 100. Когда у него спрашивали, в чём суть его теории, Виктор Аркадьевич отвечал:

«Главное в том, чтобы всё время находиться в состоянии влюблённости: в своё дело, в жизнь, в друзей, в женщину».

Его прах одинокого странника покоится на острове, на южной оконечности Манхэттена, в Атлантическом океане, на кладбище Mount Richtond, где Еврейское общество бесплатного погребения хоронит бедных евреев, у которых нет денег заплатить за собственные похороны и нет родственников, желающих это сделать».

(Лев Баскин, поэт, член Российского союза писателей)

«…В 1949-м, приехав в родной Харьков, остановился у родственников, и его кузен, десятиклассник, мой соученик и друг, привёл его в нашу школу на занятие литературного кружка, где по такому случаю собрались оба выпускных класса чуть ли не в полном составе.

В то время имя Виктора Урина привычно звучало в «обойме» имён фронтовых поэтов: как погибших - москвича Павла Когана, нашего харьковчанина Михаила Кульчицкого, Всеволода Багрицкого (сына прославленного Эдуарда), так и выживших: Алексея Недогонова, Сергея Наровчатова, Семёна Гудзенко… Теперь можно к ним добавить и Юлия Даниэля, и Бориса Чичибабина… «Придут домой ровесники мои – ребята, побывавшие в Европе…», - писала моя сестра в своей ранней поэме, созданной в канун Победы. Первая книга В.Урина называлась «Весна победителей». То была весна надежд, пьянящих вдохновений. Но и то, что метко выразил позднее другой поэт: «Это праздник со слезами на глазах». И улыбка, и слёзы явственны были нам в стихах, которые читал Урин. Одно из них   урывками запомнилось мне на всю жизнь. Оно называлось «Продавец песен»: стихи о безногом инвалиде войны, из тех, что с грохотом проезжали по городским тротуарам на самодельных каталках, снабжённых четырьмя шариковыми подшипниками по углам: человеческий обрубок катился на ней, отталкиваясь от тротуара зажатыми в кулаках двумя деревяшками. … Безногий персонаж стихотворения на своих подшипниках вкатывается в вагон электрички. У него в руках – листочки бумаги с напечатанными на пишмашинке текстами популярных песен.

Граждане, - говорит он, - вагон ваш тесен,

и простите, что двигаюсь по ногам,

но я, граждане, продавец песен,

я хочу, чтобы было весело вам!

И он раздаёт, - ну, пусть продаёт за мелкие деньги – популярные песни довоенные и военных лет:

Вам, девушка, «Парень кудрявый»,

а вам, лейтенант, «Офицерский вальс»!..

Потом в стихах, которых я уже не помню наизусть, говорится, как продавец песен выкатился в тамбур и украдкой, думая, что никто его не видит, смахнул с глаз непрошенную слезу.

Но эту-то слезу увидел и увековечил автор. Мы ещё раз слушали стихи Виктора на авторском вечере, который прошёл в филармонии. Большая группа школьников составила заметную часть не очень просторного зала. Автор рассказал, что тогдашняя критика не могла ему простить именно этой слезы: грусть противоречила официальному оптимизму, насаждавшемуся властями. Не уверен, появилось ли стихотворение в печати. Думается, что если так оно врезалось мне в память (а прошло 68 лет!), такие стихи следует помнить. И стоит вспомнить имя поэта, сумевшего их создать.

Поэтические авторские вечера были в то время редким явлением. Мы, десятиклассники, «проходя» на уроках   литературу начала века и советскую, как раз читали и слышали от учительницы об арткафе «Бродячая собака» и «Бубновый валет», задиристых выступлениях футуристов. Читали о том, как блистал на своих встречах с молодёжью Маяковский. Но ничего подобного не наблюдали. А тут живой поэт рассказывает столичные новости, отвечает на вопросы публики… Попробуй забудь!»

(Феликс Рахлин, уроженец Харькова, журналист, поэт, мемуарист, с 1990 года проживает в Израиле)

«В один из приездов в Россию из эмиграции Урин выступил в ЦДЛ. Коснулся темы творчества. «Все последующие так называемые евтушенковские рифмы – корневые, – говорил Урин, – поэты меня понимают – они как бы пошли от нашего поколения. Мы тоже рождались от русского стиха и частушки. А я писал в то время:

Измученный молчаливый солдат,

Становясь жестоким и угловатым,

Ни единой пулей я не солгал,

Когда разговаривал с автоматом.

 Солгал – солдат… Вот эти рифмы – корневые. Но, конечно, Евгений Евтушенко этот приём стал культивировать – затвердил, расширил, и совершенно справедливо это стало называться евтушенковской рифмой». На самом деле благородно отдавал Евтушенко, который считал Урина своим учителем, собственное открытие, поскольку задолго до «ученика» использовал в своём творчестве корневые рифмы. Также, если внимательно прочитать мощную, как гомеровский эпос, военную балладу Урина «Мёд» и сравнить со стихотворением Евтушенко с тем же названием, мы обнаружим, что здесь не только повторение названий, но и вся художественная палитра от завораживающей интонации, глубокого раскачивающегося ритма, звукописи до проработки сюжетных деталей – всё подслушано, увидено хорошим учеником у великого учителя.

 Учителем называли Виктора Урина многие шестидесятники, в том числе Вознесенский, Ахмадулина. Их восторженные признания и автографы на стенах и на двери в квартире Урина могли видеть все, кто бывал в доме поэта. Были там и записи Светлова, Хикмета… О поэте высказывались лауреаты Нобелевской премии Пабло Неруда и мать Тереза, которая высоко ценила его стихотворение «Евангелие». На его вечерах выступал знаменитый земляк-харьковчанин – народный артист СССР Виктор Хохряков.

Однажды я спросил у Евтушенко, не встречал ли он Урина в Америке. Евтушенко рассказал, как на одном из своих авторских вечеров увидел в фойе какого-то шумного, странно одетого старого человека. Оказалось, это был Урин. На руке у него висели распечатанные рекламные листовки, которыми он торговал. На листовках были напечатаны стихи самого Урина и объявление о том, что Евтушенко его ученик. Отвлекаться на ученика учитель не стал, чтобы не прерывать скудную свою торговлю…

 Об отъезде поэта из России сказано немало. Свою жизнь он доживал в Америке на окраине Бруклина, где-то на Кони Айленд. Одна фотография отозвалась болью во мне. Страшный снимок – старик с клочьями седых волос и с печальными глазами. С убогой короной на голове и чёрной траурной лентой через плечо, на которой написано: «Король поэтов». Настоящий король Лир. Под лентой – тот самый боевой орден Отечественной войны. И хоть побывал он «на всех континентах, всё видел своими глазами», что-то действительно было в нём от шекспировского героя, оставшегося без своего дома, который не хотел покидать.

(Геннадий Красников, поэт, переводчик, публицист)

«…А возле окна стоял и глядел на меня явно заинтересованным немигающим хищным взглядом невысокий худощавый старик с растрёпанными седыми волосами и выразительным умным лицом библейского патриарха. Он резко выделялся на общем фоне. Одет он был вполне прилично и даже, я бы сказала, стильно - в добротную кожаную куртку и такие же добротные кожаные сапожки. Я обратила внимание на его искалеченную левую руку - и сердце моё пронзила острая жалость.

"Кто это?" - тихо спросила я Митника. - "Да это тут один местный сумасшедший, зачем он Вам нужен, Дина? На обратной дороге я Вам о нём расскажу, если Вы интересуетесь, а то при людях неудобно". В машине я повторила свой вопрос. - "Это Виктор Урин, - сказал Митник. - Когда-то он был хорошим поэтом, но здесь даром никому не нужен, поэтому, наверно, чокнулся на этой почве. Создал какую-то дурацкую организацию и, приехав к нам в Bronxhouse, требовал, чтоб его короновали, надев на голову шутовской колпак. Я его некоторое время терпел (всё-таки фронтовик), а потом сказал: "Вы, Виктор Аркадьевич, к нам в "Bronxhouse" больше не приходите".

…

И в это время сквозь растворенную дверь, упругой походкой старого, умудрённого опытом тигра, величественно прошествовал к сцене Виктор Урин, обвешанный музыкальной аппаратурой. Виктор Аркадьевич всегда был человеком "пиара", любил производить ошеломляющее впечатление и ценил славу, какой бы она ни была. Митник втянул голову в плечи. Урин нежно, по-дружески облобызался с Евтушенко и попросил разрешения выступить. Разумеется, Евгений Александрович не мог отказать в просьбе своему наставнику. Виктор Аркадьевич включил музыкальное сопровождение и начал читать. Откуда в его весьма тщедушном теле мог взяться такой громогласный, рокочущий, хорошо поставленный канторский голос? С первых слов в зале воцарилась полная тишина, даже стулья перестали скрипеть. А со сцены, плывя над головами и растворяясь в звенящем воздухе, как звуки набата, звучали проникновенные строки:

МИСТИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА

О чудных мгновениях любви

В 1879-м году похоронная процессия Анны Керн повстречалась с памятником Пушкина, который ввозили в Москву через Тверские ворота.

Один из самых дивных дней России

Похож был на мистический озноб -

Скульптуру Пушкина в Москву ввозили,

И в тот же час - навстречу - чей-то гроб.

И мертвенно, из каменной дремоты,

От содрогания впадая в крен,

Увидев гроб, промолвил Пушкин:

"Кто ты?"

И донеслось в ответ:

"Я - Анна Керн,

Я - тайна из твоих стихов и писем..."

И Пушкин вскрикнул:

"Прелесть! Божество!

Мне кажется, я до сих пор зависим

От жаркого дыханья твоего..."

О, гармоничность тел, и душ, и сердца!

Вы не умрёте, если так близки,

Под шепоты пленительного секса

Признанье: "Умираю от тоски..."

И Анна молвила у постамента:

"Столетье за столетьем - не предел,

Прости меня за то, что постарела,

Но, слава Богу, ты - помолодел."

Пусть миру до бессмертья мало дела,

Но как бы ни был тлением пленён,

Да будет Пушкин,

Вечно молодея,

Для всех земель, религий и племён.

Да будет Пушкин наш

На перевалах

В хребтах веков у каждого костра,

Как пятиконтинентный запевала

Всемирных песен Братства и Добра!

Отпетая родней религиозной,

Оплаканная искрами дождя,

Простилась Анна с пушкинскою бронзой,

Из жизни Пушкина не уходя.

И продолжались чудные мгновенья,

И плыли сквозь народные мечты

ОНА -

Как мимолётное виденье,

И ОН -

Как гений чистой красоты.

И вечно будут выситься из гроба,

Из бронзы - тот мистический модерн,

Где, как Любовь, они бессмертны оба:

Бог Пушкин и Богиня Анна Керн.

Ошеломлённая, я встала с места. В зале творилось что-то невообразимое. У многих людей текли слёзы. Митник с каменным лицом смотрел в сторону. Последняя пассия Виктора Аркадьевича - Ирина Лазарева - бросилась обнимать Урина, всхлипывая и приговаривая: "Витенька, Витенька, любимый мой Витенька!" А на сцене стоял, кланяясь публике, настоящий Мастер, и седые кудри, как нимб, обрамляли его лицо.

Обойдя стороной растерявшегося Евтушенко, который исподволь рассматривал мой белоснежный страусовый жакет и длинные ноги в чёрных замшевых сапогах выше колен, я подошла прямо к Урину и на весь зал сказала: "Виктор Аркадьевич, Вы - гениальный поэт!" И бурные овации зала подтвердили правоту моих слов.

Урин молча потянул меня за рукав в глубь сцены - в сторону от людей. - "Как я ждал этого момента, деточка, если бы Вы знали, как Вы мне нужны, мне Вас послал сам Б-г..." Ирина Лазарева вклинилась между нами и стала зазывать Урина к себе домой на свежий горячий борщ с пампушками. Поэт, величественно наклонив голову, отвечал: "Позже Иринушка, позже, борщ от меня не убежит" - и пошёл с нами к выходу.

… Виктор Аркадьевич был добрым, нежным и очень ранимым человеком. Говорят, что в Москве, получая гонорары за свои книги стихов, поэт тратил деньги, не считая, и всегда помогал друзьям в беде или в нужде. Оказавшись в эмиграции, он потерял своего основного читателя, но никогда не жаловался на свою жизнь, а всегда говорил, что он совершенно здоров, счастлив и будет жить до 100 лет. Когда поэта хотели оскорбить или унизить, он защищался и нападал первым. Урин был человеком благородным, никогда не выставлял напоказ свою боль и тщательно прятал раны, нанесённые в его горящее сердце жестокими недостойными людьми. Русской культуре и поэзии А. С. Пушкина Виктор Аркадьевич остался верен до конца».

 (Надин Лиллиан Глинская, основатель и директор Первого Американского Литературного Музея А.С. Пушкина в Нью-Йорке)

«А.Д.: Как известно, Велимир Хлебников создавал общество Председателей Земного Шара, а Вы — металлическую скульптуру Глобуса Добрых Соседей.

В.У.: Который, кстати, я посвятил своему кумиру — Хлебникову.

А.Д.: Прошу Вас сказать несколько слов об этом Глобусе.

В.У.: Это металлический шар, в котором 180 стержней-пеналов. Все они связаны между собой бантовыми креплениями и посвящены всем регионам нашей планеты. Стержни одинакового размера и символизируют идею равенства. Ибо значение каждой страны зависит не от количества квадратных метров, а от величия ее духа. Чему и посвятил я многие свои стихи».

(Из интервью, данного Виктором Уриным русско-американскому поэту и публицисту Алексею Даену).

«…Сенгор обращается к Брежневу. Брежнев удивлён: это первый случай, когда советский гражданин просит убежище в Африке. Брежнев не против. Но прежде приказывает психиатрам проверить Урина: нет ли у того отклонений.

Идти к психиатрам Урин отказывается. Официально подаёт заявление в ОВИР с просьбой о выезде на постоянное место жительства в Сенегал. Власть машет рукой: пускай едет!

В последний раз я вижу Витю в ЦДЛ на панихиде по Наровчатову. Наровчатов его товарищ. Перед этим Виктор похоронил Луконина. «Следом за Мишей», – горестно объясняет он мне о смерти Наровчатова. Замечаю то, чего не замечает Урин: многие обходят его стороной. А он этого не видит: радостно бросается к знакомым.

Потом он исчез. Уехал. Добрался ли до Сенегала, не знаю. Но лет через пять услышал по «Голосу Америки», что живёт Виктор Аркадьевич Урин в Нью-Йорке, много пишет, иногда печатается. И слушаю его стихи. Обычные, не сверхноваторские.

О том, что он приезжал в 2002 году, узнаю случайно. Задним числом из газеты «Новые Известия». Она попалась мне на глаза слишком поздно. Навожу справки и узнаю: приезжал в Москву, но уже уехал.

А в 2004 году его не стало».

(Геннадий Красухин, литературовед и литературный критик, доктор филологических наук, профессор )

…В фондах Волгоградской ОУНБ им. М. Горького книги сталинградского поэта Виктора Урина есть. Волгоградца Виктора Урина есть. Американца Виктора Урина – тоже есть. В один из своих последних приездов в Волгоград Виктор Аркадьевич посетил «Горьковку», и не с пустыми руками.

При подготовке публикации использованы материалы ВОУНБ им. М. Горького