Что это за рой кружится над церковкой, старой туклукской церковкой греческих времён.

Не души ли погибших в святую ночь Рождества?

Ещё не знали в Крыму Темир-Аксака, но слух о хромом дьяволе добежал до Тавра, и поднялся в долине безотчетный страх перед надвигавшейся грозой.

Плакали женщины, беспокойно жались к матерям дети и задумывались старики, ибо знали, что когда набегает волна, – не удержаться песчинке.

Скорбел душой и отец Пётр, благочестивый старец, не носивший зла в сердце и не знавший устали в молитве. Только лицо его не выдавало тревоги. Успокаивал до времени священнослужитель малодушных и учил мириться с волей Божьей, как бы ни было тяжело подчас испытание. Так шли дни, близилось Рождество – праздник, который с особенной торжественностью проводили греки в Туклуке.

По домам готовились библейки, выпекалась василопита, хлеб св. Василия с деньгой, которая должна была достаться счастливейшему в Новом году. 

Лучше, чем когда-либо, поднялся хлеб Зефиры, двадцатилетней дочери Петра, и мечтала Зефира, чтобы вложенная ею в хлеб золотая монета досталась юноше, которого ждала она из Сугдеи с заветной радостью. Только не пришёл он, как обещал. Стало смеркаться, зазвучало церковное било вечерним призывом, а юноши все не было. Склонив в печали голову, стояла в церкви девушка, слушая знакомые с детства молитвенные возгласы отца.

И казалось ей, что никогда ещё не служил отец так, как в эту ночь. Точно из недр души, из тех далеких пределовых, где человеческое существо готово соприкоснуться с божественным откровением, исходило его благостное слово. 

Веяло от него теплом мира под песенный напев, в тумане сумерек, при мерцании иконостасных лампад, чудился кто-то в терновом венце, учивший не бояться страданий.

Каждый молился, как умел, но все кто молился, понимали, что это так.

Смолкся священник, прислушался. С улицы доносился странный шум. Смутились прихожане. Многие бросились вон из церкви, но не могли разобрать, что делалось на площади. Они только слышали дикие крики, конский топот, бряцание оружия, проклятия раненых. 

Побледнел, как смерть, отец Пётр. Сбывалось то, что поведал ему как-то пророческий сон.

– Стойте, – крикнул он обезумевшей от ужаса толпе. – И слушайте: Бог послал тяжкое испытание. Пришли нечестивые. Только вспомним первых христиан и примем смерть, если она пришла, как подобает христианам. В алтаре, под престолом, есть подземелье. Я впущу туда детей и женщин. Всем не уместиться, пусть спасутся хоть они.

И отец Пётр, сдвинув престол поднял плиту и стал впускать детей и женщин по очереди.

– А ты? – сказал он дочери, – когда осталась одна из девушек.

– А ты? 

– Я при тебе, отец.

Благословил её взором Петр и, подняв высоко крест, пошёл к церковному выходу.

На площади происходила последняя свалка городской стражи с напавшими нагаями Темура.

С зажжённой свечёй в одной руке и крестом в другой, с развевающейся белой бородой, в парчёвой ризе, стоял отец Пётр на пороге своей церкви, ожидая первым принять удар.

И когда почувствовал его приближение, – благословил всех.

– Нет больше любви, да кто душу свою положит за други своя.

И упал святой человек, обливаясь кровью, прикрыв собой поверженную на пороге дочь. Слилась их кровь и осталась на веки на ступенях церковки.

И теперь, если вы посетите эту древнюю, маленькую церковку, вы, если Господь осенит вас, увидите следы этой святой крови, пролитой праведным человеком когда-то много веков назад, в ночь Рождества Христова.

«У. Р.»